Поединок с абвером - страница 13

Из разбитых губ потекла тонкая струйка крови. Пленный, казалось, не слышал вопроса, не сделал движения, чтобы уклониться от удара или вытереть кровь, только сильнее сжал зубы.

Оберштурмфюрер снова взмахнул рукой.

— Вальтер, оставьте, — удержал его Шлезингер, — я хочу поговорить с живым, а вы намереваетесь совсем вышибить из него дух.

— Либеральничать нельзя. С ними только так нужно говорить, — уходя, пробурчал оберштурмфюрер.

— Можете сесть, Криворученко, — обратился к матросу Шлезингер. — Разговор нам предстоит долгий и серьезный.

Криворученко презрительно посмотрел на франтоватого офицера, однако покорно опустился на привинченный к полу табурет. «Что-то в его лице есть знакомое», — подумал он.

— Как вы попали в плен и все остальное я знаю, — донеслось до него словно издалека. — Хочу узнать, как вы представляете себе свое будущее. Или вы не стремитесь к нему, а хотите умереть?

— Нет, я хочу дожить до нашей победы, — сверкнув глазами, решительно почти выкрикнул пленный.

— Ну, что ж, если умирать вы не хотите, то нам будет о чем поговорить. Я тоже хочу дожить до нашей победы, — будто не поняв, что имел в виду пленный, ответил Шлезингер. — Вас отвезут в другое место, но я хочу, чтобы вы подумали о своем поведении и о том, как выжить, чтобы дождаться победы. Не торопитесь, умереть еще успеете…

В тот же день военнопленного № 3721 увезли из ораниенбургского лагеря.

Матроса Криворученко поместили на так называемой карантинной ферме № 8, расположенной недалеко от Берлина, в хозяйстве бауэра Крюгера. «Зондерштаб-Р» использовал ее для проверки и обучения будущих агентов разведывательных служб и диверсантов.

Роль сына владельца дома, возвратившегося с Восточного фронта искалеченным и слепым, играл опытный лейтенант абвера. Свою ненависть к русским он вымещал на пленных. В первый же день за незначительную провинность, несмотря на указания обер-лейтенанта обходиться с пленным вежливо, он жестоко избил матроса и запер в холодном кирпичном сарае.

Через несколько часов прибыл фургон, и бунтовщика в сопровождении охраны увезли. Машина остановилась на окраине города у обнесенного высоким забором дома. Матроса провели длинным коридором и втолкнули в комнату.

Кабинет, в котором очутился пленный, представлял собой резкий контраст с камерой, с ее мокрыми стенами и цементным полом. Из-под зеленого абажура настольной лампы лился мягкий свет, около широкого письменного стола стояли большие обтянутые черной кожей кресла. Напротив — такой же диван. В простенке между окнами висела картина, изображающая пейзаж. Чистое розовое утреннее небо, широкое зеркало реки… У матроса она вызвала воспоминание о родной земле, отозвалась болью в исстрадавшемся сердце…

В углу на буфете стоял графин. В нем живым серебром поблескивала вода. Пленного мучила жажда. Вот уже третий или четвертый день ему почти не давали пить. Прошлой ночью в кошмарном сне ему привиделась вода. Она чарующе плескалась в ладонях, переливалась волшебными бликами, а затем как бы растворилась в воздухе. Губы пересохли и потрескались, во рту горело.

Моряк подошел к буфету. Дрожащей рукой схватил стакан, налил воды, жадно поднес ко рту… В то же мгновение слева на стене качнулась человеческая тень.

— Вкусная водичка! Будто из Донца! — послышалось за спиной.

Пленный от неожиданности замер. Сколько продолжался этот нервный шок? Секунду, две, минуту? Капли стекали по небритому подбородку, падали на грудь. Наконец он обернулся. Перед ним стоял загадочный обер-лейтенант, с которым он уже разговаривал в концлагере. Теперь Криворученко узнал его, «Это тот молодой немец Розе, с которым когда-то работали на одном заводе в Харькове…» Он вздрогнул, поставил стакан на столик.

Обер-лейтенант внимательно разглядывал пленного. Все то же бледное симпатичное лицо, большие голубые глаза… Именно таким он видел Сашку на том собрании, когда комсомольцы цеха избрали его своим вожаком.

— А ты не из пугливых, — нарушил молчание обер-лейтенант. — Не каждый в подобной ситуации отважится на такое. У нас за малейшую провинность карают на месте.