Поэтическое искусство - страница 20

В далекой древности, груба и весела,

Народным празднеством Трагедия была:

В честь Вакха пели там, кружились и плясали,

Чтоб гроздья алые на лозах созревали,

И вместо пышного лаврового венца

Козел наградой был искусного певца.

Впервые Феспид[50] стал такие представленья

Возить и в города и в тихие селенья,

В телегу тряскую актеров посадил

И новым зрелищем народу угодил.

Двух действующих лиц Эсхил добавил к хору,

Пристойной маскою прикрыл лицо актеру,

И на котурнах он велел ему ходить,

Чтобы за действием мог зритель уследить.

Был жив еще Эсхил, когда Софокла гений

Еще усилил блеск и пышность представлений

И властно в действие старинный хор вовлек.

Софокл отшлифовал неровный, грубый слог

И так вознес театр, что для дерзаний Рима

Такая высота была недостижима.

Театр французами был прежде осужден:

Казался в старину мирским соблазном он.

В Париже будто бы устроили впервые

Такое зрелище паломники простые,

Изображавшие, в наивности своей,

И бога, и святых, и скопище чертей.

Но разум, разорвав невежества покровы,

Сих проповедников изгнать велел сурово,

Кощунством объявив их богомольный бред.[51]

На сцене ожили герои древних лет,

Но масок нет на них, и скрипкой мелодичной

Сменился мощный хор трагедии античной.[52]

Источник счастья, мук, сердечных жгучих ран,

Любовь забрала в плен и сцену и роман.

Изобразив ее продуманно и здраво,

Пути ко всем сердцам найдете без труда вы.

Итак, пусть ваш герой горит любви огнем,

Но пусть не будет он жеманным пастушком!

Ахилл не мог любить как Тирсис и Филена,

И вовсе не был Кир похож на Артамена![53]

Любовь, томимую сознанием вины,

Представить слабостью вы зрителям должны.

Герой, в ком мелко все, лишь для романа годен.

 Пусть будет он у вас отважен, благороден

Но все ж без слабостей он никому не мил

 Нам дорог вспыльчивый, стремительный Ахилл;

Он плачет от обид — нелишняя подробность,

Чтоб мы поверили в его правдоподобность;

Нрав Агамемнона высокомерен, горд;

Эней благочестив и в вере предков тверд.

Герою своему искусно сохраните

Черты характера среди любых событий.

Его страну и век должны вы изучать:

Они на каждого кладут свою печать.

Примеру «Клелии»[54] вам следовать не гоже:

Париж и древний Рим между собой не схожи.

Герои древности пусть облик свой хранят:

Не волокита Брут, Катон не мелкий фат.

Несообразности с романом неразлучны,

И мы приемлем их — лишь были бы нескучны!

Здесь показался бы смешным суровый суд.

Но строгой логики от вас в театре ждут:

В нем властвует закон, взыскательный и жесткий.

Вы новое лицо ведете на подмостки?

Пусть будет тщательно продуман ваш герой.

Пусть остается он всегда самим собой!

Рисуют иногда тщеславные поэты

Не действующих лиц, а лишь свои портреты.

Гасконцу кажется родной Гасконью свет,

И Юба говорит точь-в-точь как Кальпренед.[55]

Но мудрой щедростью природы всемогущей

Был каждой страсти дан язык, лишь ей присущий:

Высокомерен гнев, в словах несдержан он,

А речь уныния прерывиста, как стон.

Среди горящих стен и кровель Илиона

Мы от Гекубы ждем не пышных слов, а стона.

Зачем ей говорить о том, в какой стране

Суровый Танаис к эвксинской льнет волне?[56]

Надутых, громких фраз бессмысленным набором

Кичится тот, кто сам пленен подобным вздором.

Вы искренно должны печаль передавать;

Чтоб я растрогался, вам нужно зарыдать;

А красноречие, в котором чувство тонет,

Напрасно прозвучит и зрителей не тронет.

Для сцены сочинять — неблагодарный труд:

Там сотни знатоков своей добычи ждут.

Им трудно угодить: придирчивы, суровы,

Ошикать автора они всегда готовы.

Кто заплатил за вход, тот право приобрел

Твердить, что автор — шут, невежда и осел.

Чтобы понравиться ценителям надменным,

Поэт обязан быть и гордым и смиренным,

Высоких помыслов показывать полет,

Изображать любовь, надежду, скорби гнет,

Писать отточенно, изящно, вдохновенно,

Порою глубоко, порою дерзновенно

И шлифовать стихи, чтобы в умах свой след

Они оставили на много дней и лет.

Вот в чем Трагедии высокая идея.

Еще возвышенней, прекрасней Эпопея

Она торжественно и медленно течет