Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки - страница 15

Здесь протекает Дунай и желтеет обнаженная земля, по которой при таком же освещении скакала кавалерия в битве при Аустерлице, как это описал по-стендалевски прозрачно Толстой в «Войне и мире». По замерзшим болотам катаются детишки — как и полагается в нищей провинции, на одном коньке, тут же гогочут гуси и где-то в углу хрюкают свиньи. Это уже деревня, провинция, простирающаяся до Линца и Пассау^>[93] — соломенные крыши, гармоники, свиноводство. После Пассау соломы вы уже не увидите. Это уже Европа. Здесь в предместьях живут массы безработных. Длинными вереницами, с флагами и транспарантами, они направляются в город, где безмолвно и вызывающе стоят всю вторую половину дня перед эллинским зданием парламента, точно перед каким-нибудь античным храмом. Обнаженные эллинские герои и боги в золотых шлемах, как, впрочем, и бронзовые генералы на уличных памятниках, тоже стоят неподвижно и не понимают, что нужно этим рабам из северных предместий.

«Laurum militibus lauro dignis»[94].

Все покрывается инеем, дует ветер, с желобов свисают сталактитами ледяные свечи сосулек, граждане в центре города торопятся на какую-нибудь комедию Ференца Молнара или же на «Тангейзера»^>[95]. Это называется «искусство ради искусства». Это — бегство от «мерзкой, варварской действительности в вечные сферы Прекрасного». А когда процессия отчаявшихся и больных демонстрантов под вечер возвращается обратно в предместья, на улицах уже зажигаются лимонно-желтые газовые фонари, и становится тихо и печально, как на похоронах.

Я стоял в предместье, смотрел на возвращающуюся из города процессию безработных и думал о том, что, если бы здесь появился некто совершенно независимый, способный мыслить на уровне высшей объективности, своего рода последнего знания, и если бы такой прохожий или путешественник остановился рядом со мной на улице и смотрел на эту вереницу людей при таком освещении? Чужеземец, но не такой, как я, вынужденный и здесь зарабатывать и весьма ограниченный в средствах, а тот, кто пустился в пророческое путешествие, подобно Данте, и оказался здесь, на одном из витков спирали, расположенном недалеко от самого дна, от ада, — он бы наверняка глубоко вздохнул, повернулся и постарался удалиться без слов, торопясь поскорее покинуть эти места. Если бы он стоял рядом и смотрел на все происходящее, между нами мог бы состояться следующий диалог:

— Что означает этот черный застекленный экипаж с четырьмя фонарями, что стоит на улице? — спросил бы неизвестный путешественник, не без страха поглядывая на похоронную карету третьего разряда.

— Это похороны по третьему разряду. Человек умер, и теперь его везут хоронить. Он застрелился от безнадежности.

— Не может быть! А что означает это шествие женщин и детей с флагами?

— Это — безработные. Они хотят работать, но в стране экономический кризис. Понимаете? Три миллиона голодают. У нас это называется экономическим кризисом. У нас были войны, катастрофы, поражения, вот почему так обстоит дело.

— А эти мужчины, почему они все такие мрачные? Чем они живут?

— Они голодают, господин мой.

— Голодают? Но я видел в центре города огромные количества яств и продуктов? Там все завалено разнообразной снедью. Как это возможно?

— Такой у нас общественный порядок, дорогой господин!

— Странно! Странный общественный порядок! А почему вон в том доме играет музыка?

— Там таверна. Там люди пьют. Они пьют и одурманивают себя алкоголем. Вино — это своего рода яд, который действует на наши нервы, и на полчаса человеку кажется, что жизнь его немного легче, чем она есть на самом деле. Это некий самообман.

— Ну, ладно. А что означает этот грохот?

— Это — звон колоколов. Это — огромные гонги, которые люди подвешивают в специальных помещениях, выстроенных в честь нашего бога. Он хотел, чтобы не было недовольных, чтобы люди не убивали себя от безнадежности — вот его и убили, растерзали, а теперь опять прославляют.

Когда я намекнул на историю Христа, мой чужестранец откровенно изумился. Он уже слышал имя этого человека.

— Но мне кажется, что это продолжатся уже две тысячи лет!