Погоня - страница 10

Светик мило и просто ему рассказывает, что она уже ничего не ждет от жизни. Ни южных ночей. Ни южных звезд. Но она, пожалуй, была бы немножечко счастлива, если бы подружка или друг подарили ей, например, немудреную икону с изображением Божьей Матери. Или какую-нибудь шкатулочку. С такими вот небольшими радостями уже можно жить. А многого она от жизни не ждет.

— У меня как раз есть такая икона. — Тонкострунов оживляется. — И представь, Света, именно Божьей Матери. Но она… она столько же моя, сколько и моей жены, — жаль, что я не смогу подарить.

— И не надо, милый.

Певичка знай поет с эстрады про южные ночи, а Тонкострунов вдруг начинает испытывать неловкость:

— Как жаль…

— Не жалей. Я брякнула наугад… Это же минутная фантазия. Бабский каприз.

— Но я действительно хотел бы сделать тебе приятное.

— Пустое. Не расстраивайся.

Оркестрик играет о любви — о тех минутах, которые у людей есть и которых, в сущности, у них нет.

Тонкострунов говорит:

— Когда мы будем с тобой ближе и роднее, я обязательно сделаю тебе какой-нибудь потрясающий подарок — но для этого нужно время.

— Время?

— Да. Я же должен развестись.

Светик едва не поперхнулась — она никак не думала, что дело у них идет на таком серьезе и на такой глубине. Его желание «быть ближе и роднее» она понимала в несколько облегченном варианте. Только тут до нее доходит, что милый и симпатичный Тонкострунов обманывает свою жену впервые. Бедняжка. Глубоко порядочный человек. Этих людей встречаешь именно тогда, когда не надо.

Потягивая через соломинку мускатный коктейль, она разглядывает Тонкострунова — а он весь увлечен… Увлечен и озабочен:

— Я должен развестись. Если это любовь… я должен разъехаться. И еще одно — и тут, Светлана, ты меня пойми, — я буду всю жизнь обеспечивать ребенка и заботиться о нем. Это мой сын. И он останется моим сыном…

Отступать поздно. И Светик поддакивает:

— Конечно, милый. Конечно.

Тонкострунов говорит горячо, трепетно. Светик любуется им, но мало-помалу в ней возникает здоровое презрение к этой милой водоросли, которая тут же клонится до земли, едва ее чуть-чуть наклонили.

Разумеется, ему тяжело. Разумеется, его мучит совесть. Ах, как ему тяжело. А оркестрик играет о любви, и о южных ночах, и о южных звездах. Тонкострунов говорит:

— Я грешник, Светлана, я большой грешник. Мы с тобой сидим. Мы смеемся. Мы счастливы. А ведь она — одна…

— Смотри проще, милый. Может быть, она тоже не одна.

— Что ты! Она чудесная жена, ей и в голову не приходит все такое. Это я грешник, я большой грешник, Светлана…

Светик смеется. Однако она ошибается — Валя Тонкострунова действительно сейчас одна, сидит дома и ждет мужа.

Время позднее. Телевизор уже молчит.

— Как ты провела вечер? — спрашивает Тонкострунов, когда приходит домой, — он нервничает и спрашивает первым. Ему совестно. Ему неспокойно. Он лжет впервые!

— Неплохо, — отвечает Валя Тонкострунова. Она и не думает его подозревать. Она рассказывает о телевизионном спектакле, в котором заняты актеры Театра имени Моссовета, — замечательно играли! — А как ты провел вечер у друга?

— Тоже неплохо. Сражались в шахматы. Немножко выпили винца.

— Вкусное вино?

— Мускат.

Среди ночи Тонкострунов встает. Ему тяжело. Он идет на кухню, тихо-тихо шагает там.

Потом возвращается — при слабеньком лунном свете лицо жены особенно нежно. У спящих свой укор — укор неведения. «Родная моя… Как она перенесет развод и вообще перенесет ли?» Тонкострунов томится. Он опять тихо-тихо идет на кухню и пьет там холодный чай.

В эту субботу и это воскресенье Тонкоструновы как никогда добры и внимательны к сынишке — бабушка его привезла, он с мамой и папой, и вот он купается в их любви. Они целуют его. Они его тискают. Тонкострунов — историк, и с какой-то выставки он приволок сынишке полную коробку маленьких глиняных римских легионеров. Он строит легионеров фалангами. Он объясняет сыну, как водил свои фаланги в прорыв Гай Юлий Цезарь. На пластиковой поверхности стола легионеры удерживают позицию, выставив вперед короткие мечи. «Я уйду, и Валя, конечно же, не отдаст мне сына. Но я буду навещать его как можно чаще. Я буду любить его… Я буду любить его, где бы я ни был», — думает, сглатывая ком, Тонкострунов и вновь тянется поцеловать сына и потискать.