Поговорим о странностях любви - страница 14

Твоя мама знает про белобрысого? Ничего, она поймет. В крайнем случае можешь перекантоваться у меня. Мы с Анжелкой вместе ляжем, ты на раскладушке. Отлежишься, а то приползешь домой после аборта, они сразу догадаются. Ты давно с ним? Три месяца — это что! Меня Володька два года обхаживал. Я его потом спрашивала: как у тебя хватило терпения? Я, говорит, тебя увидел и сразу решил: вот моя жена. И добился-таки своего, дурень!

Что? А то нет — боюсь! Сколько ни ходи, все равно страшно. Даже с уколом. Как умираешь. Рожать и то не так. Нет, всякое бывает. Со мной одна рожала, трое суток никак не могла рассыпаться. Уже на стенку лезла: делайте, что хотите, только скорее! А доктор ее успокаивает. Дядька — класс! Матюкается, зато дело знает. Там уже все равно: мат, плач. В общем, родился у той пацан, пять кило с чем-то, рыжий! На радостях она хотела назвать Александром, в честь доктора. Потом засомневалась: первый муж у нее был Сашка, вдруг второй приревнует? Переиграла на Андрея. Вот тебе и Андрюшка!

А у моих деток все отчества были бы разные. Опять она вылупилась! Посмотрим на тебя лет через пятнадцать. Ну да: ты один-единственный разик согрешила со своим белобрысым по любви, а я, значит, вообще — тьфу? Нет, ты скажи! Я же по глазам вижу, что ты думаешь! Эх ты, Дарья… Знаешь, есть бабы, ну такие с виду страшные. Как трансформатор: «Не трогай — убьет!» А в душе — шлюха шлюхой. Заочно со всеми киноартистами переспала. Вот моя верхняя соседка, Людка рыжая, она да! Ее кровать у меня над головой, так и гремит, так и ездит — у меня чуть люстра не падает!

Муж-то? Он парень ничего. Ничего плохого, ничего хорошего. Особенно когда в люди выбился — ну-у! Хуже нет, чем маленькие начальнички. Мало ему службы, так надо, чтобы и дома ловили каждое слово. А что ловить-то? Сам себя цитирует. Что в кабинете, что в кровати — нудит и нудит. Только себя и слушает. Я лежу, пальцем обвожу узоры на ковре, а ему хоть бы что. Нравится, не нравится, спи, моя красавица! Пять лет спала, потом чувствую: все, не могу. Даже ради Анжелки. Особенно когда он мне в душу плюнул. Оказывается, всюду, где они строили объекты, Володька заводил себе бабу. Одну бы я ему, наверно, простила. Ну, две, ладно, с кем не бывает? Но четыре одновременно — не-ет! Да ему и меня одной было много, но как же не урвать на стороне! Дождалась Восьмого марта, купила всем четырем одинаковые косынки. Послала. Жду. Я и себе взяла такую же. Ни фига! Не дошло до него! Ах ты ж, думаю… Взяла дочку и слиняла к маме. Подлый?.. Нет, жадный. Ему сразу всего хотелось, вот он и хватал все подряд, спешил. Только выбился в главные инженеры, стали его сажать в президиум, а тут жена уходит: скандал. Аморалка, конец карьеры. Ты бы видела, что с ним делалось! Каждый день цветы, конфеты, в глаза заглядывает, чуть не на ушах стоит! Я что-то сказала про отпуск — сразу пробил путевки в Венгрию. Говорит: «Давай все забудем!» И вообще, мол, люблю без памяти. Дурак дураком. Я бы и так все написала, как ему надо. Мол, семья распалась по моей вине, претензий к товарищу Савостину не имею. Кому любовь, кому анкета…

Мама уговаривала: плюнь! Лучше, мол, четыре бабы на стороне, чем одна. Побегает, перебесится, а семью не бросит. Сама когда-то обожглась на разводе, теперь за меня боялась. А он, Володька, хитрый, гад: привезет ей деревенского вина или вишневочки, она рюмочку тяпнет — и тает. Да не ревновала я его! Что он, навечно приговоренный к семейной жизни? Хочешь гулять — вперед! Сто лет он мне снился, такой красивый! Я что, должна его бабам глаза выжигать серной кислотой? Зато он меня как ревновал! По телефону и то ни с кем не давал потрепаться. Особенно с Олегом Валентиновичем. Мы случайно пересеклись. Нам дали бывший номер поликлиники, а он позвонил. Парализованный, лет десять уже не встает. Начитанный — что ты! И вежливый: попрощается, но никогда первый трубку не положит. Вот мы как-то с ним трепемся, я про Анжелку, он про книги. Володька — раз! — вырвал телефонный шнур, прямо с мясом. Злился, что я без него могу, а он без меня — нет. Видно, поэтому и завел сразу четырех. Самоутверждался, точно! Не мог простить, что я его столько лет за уши тащила. В техникуме, потом в институте курсовые ему чертила. Он, правда, тогда на двух работах вкалывал, чтобы семью обеспечивать. Но насчет учебы всегда был тупой. Сообразить, что к чему, это он может. Надо — он черта уговорит! Но сильно уж самодовольный. Насчет любовниц тоже сам хвастался по пьянке. Мол, цени, какой кадр тебе достался! А больше всего ревновал к Юрочке, ну, из-за которого я травилась. Говорю: это же когда было, я уже и сама не помню — все равно лютует!