Погребальный поезд Хайле Селассие - страница 29

Величественней работы Дадаюругугезегезене, величественней работы Ого! Сперма, пролитая из яичек Нуммо, стала мужской водой колодцев, рек и источников и женской водой моря, великим топором дождя, когда приходит его сезон.

Сперма стала камешками дугои, а они — близнецы зерен, раковин каури и сома анагоно сала. Эти шесть вещей находятся в семечке росички. Нуммо, чтобы организовать мир, незавершенный и безумный, сделали обрезание Ого и сотворили солнце.

Солнце — крайняя плоть Ого. Это его женский двойник, к которому он не может приблизиться, потому что не в силах вынести жар. Как знак солнца на земле, ящерица нэй — крайняя плоть Ого. Крайние плоти — женщины. Это беспорядок, который мы отвергаем при обрезании.

Когда мы делаем обрезание, мы отбираем у мужчины беспорядок, женскую часть мужчины. Мы родились в мире Ого, и работа наша, как у Нуммо — собирать. Мы нуммо в утробе, неродившийся младенец — это сом, анагоно, и когда мы умираем — тоже.

Мы рождаемся безумными, полными зла, точно Ого. У женщины мы забираем клитор, у мужчины — крайнюю плоть. Солнце — женщина, луна — мужчина. Сириус — центр неба, а вокруг него кружится звезда, которую нельзя заметить глазом.

Центр земли — семечко росички. Равновесие айвы, корзинка апельсинов. Элис, скажи мне, скажи мне, Элис, как такая уравновешенная натура может быть падка на la gloire?[141] На что? переспрашивает Элис. La gloire. У тебя она есть, отвечает Элис, чем бы это ни было.

Уилбур Райт кружит вокруг Статуи Свободы взмывает над Гудзоном над всеми этими военными кораблями и потом ныряет поймать гудок «Лузитании», c’est la gloire.[142] Нижинский на вершине пируэта похожий на юного Горького.

Ты и так летаешь в мыслях, говорит Элис. К тому же Нижинский спятил. Говорят, он думает, что он лошадь. А вот доктор Джонсон[143] заметил, что нет ничего более заслуживающего восхищения, на взгляд философа, говорит Гертруда, чем строение животных.

Неужели Джонсон сказал такую странную вещь, удивляется Элис. Конечно, восхитительней всего архитектура, а он этого не сказал, потому что не замечает архитектуру. Люди слепы, пешеходы считают архитектуру данностью.

Они считают ее данностью, ибо она хороша. Когда у каждого будет автомобиль, как в Соединенных Штатах, вся архитектура провалится к черту. Архитектура — для тех, кто ходит пешком. У китайцев не будет архитектуры, и у венгров тоже, пока они не слезут со своих лошадок.

В Америке нет никакой архитектуры и никогда не будет. Небоскреб — это городская улица, поставленная на-попа. Но, говорит Эллис, мы же ездили на нашем «форде» всю войну. Мы видели окопы в Арденнах Ты читала лекции в Оксфорде и ты читала лекции в Кембридже.

И в клубе «Среда» в Сент-Луисе. У нас есть картины Пикассо и Сезанна. Мы останавливались у Альфреда Норта Уайтхеда.[144] Кокто сказал, что ты на него повлияла. Этого недостаточно. Мы встретили Джойса и этого француза Фарга[145] на улице Виктора Гюго.

Француз поднял шляпу, а Джойс нет. Он нас не видел. L’aveugle et le paralitique,[146] зовут эту пару консьержки. Этого недостаточно. Мы видели парад свободы под Триумфальной аркой на Елисейских полях, о величайший из дней, если не считать еще одного.

Когда нуммо сделали обрезание Ого, Амма сказал: Надо было подождать. Я мог бы его полностью уничтожить. Теперь вы смешали его кровь со всем творением. Так что Амма развернул спираль нуммо, принял жертвоприношение и пропитал мир кровью.

Звезды начали движение, проросли зерна, полил дождь, подул ветер. Ближайший спутник Сириуса — семечко росички наверху, женский близнец семени росички у нас внизу. Мы знаем, что эта крошечная звездочка, которую трудно увидеть, а многие и не подозревают о ней, и есть всемирный амбар.[147]

На следующий день после жертвоприношения из крови Нуммо вылетел дону, чьи синие крылья сверкают в Нигере в сезон дождей. И антилопа. Нуммо танцевал, как змея, под нашими полями. Его глаза — красные, точно первый луч солнца.

Его шкура зеленая. Вместо ног у него змеи, а руки его — без локтей и запястий. Он ест свет, а испражняется медью. Но мы не видим Нуммо как он есть — только его присутствие в соме, дожде, деревьях. Нуммо кроется в великолепии вещей.