Погребенный светильник - страница 14

Мальчик внимательно слушал. Но Элиэзер уже все сказал.

— А теперь больше не спрашивай. Ибо твои вопросы шире, чем мои познания. Наберись терпения: может быть, однажды ответ Господа прозвучит в твоем собственном сердце.

Старик умолк, все остальные тоже молчали. Они стояли на обочине, окутанные покрывалом ночи, словно остались одни во всемирной тьме, по ту сторону времени.

Внезапно кто-то вздрогнул и поднял руку. Старики напрягли слух. И действительно, что-то назревало в тишине, какой-то шорох или рокот, словно кто-то небрежно касался струн арфы, извлекая темный, нарастающий звук. Звук усиливался, будто из мрака доносился вой ветра или шум моря, и вдруг духоту ночи взорвал мощный порыв бури, такой короткий и внезапный, что испуганные деревья на обочине взмахнули ветвями, словно пытаясь ухватиться за пустоту, и громко зашептались кусты, и с дороги столбом поднялась пыль. Казалось, звезды на небе потеряли равновесие, и старики, еще не пришедшие в себя после разговора о своей судьбе, задрожали, ощущая близость Бога. А что, если это и есть Его ответ, ибо сказано в Писании, что Ему предшествует большой и сильный ветер, а голос Его слышится в веянии ветра тихого. Каждый из старцев опустил голову, одновременно прислушиваясь к тому, что происходило наверху; они инстинктивно схватились за руки, чтобы вместе противостоять чуду, и каждый ощущал пульс спутника как стук молоточка в своем кулаке.

Но ничего не произошло. Ветер улегся так же неожиданно, как поднялся, шепот в траве постепенно стих. Ничего не произошло. Ничей голос не раздался с небес, никакой звук не нарушил испуганной тишины. И когда они один за другим снова робко оторвали взгляд от земли, то увидели, что на востоке занимается первый свет зари, опаловый и нежный. И они поняли, что это был всего лишь ветер, предрассветный ветер. И произошло только обычное, ежедневное чудо: наступило утро, как после каждой земной ночи. Они всё никак не могли успокоиться, а красноватая даль уже светлела, и бледный абрис земли выпрастывался из-под покровов тьмы. Теперь они знали: эта ночь, ночь их странствия, подошла к концу.

— Светает, — тихо и разочарованно пробормотал Абталион, — прочтем молитву!

Одиннадцать старцев сошлись вместе. В стороне остался только ребенок, еще не достигший возраста, когда мальчиков допускают к молитве. С бьющимся сердцем он смотрел, как старики вынули из узлов молитвенные плащи, как накрыли ими голову и плечи и повязали ремни на лоб и руку — левую, ту, что ближе к сердцу. Потом они повернулись к востоку — туда, где лежит Иерусалим, и возблагодарили Бога, сотворившего мир, и восславили восемнадцатью благословениями Его совершенство. Они тихо пели и бормотали, раскачиваясь взад-вперед в ритме речи. Мальчик не мог разобрать все слова, но он видел, что одиннадцать стариков раскачиваются во время пения так же страстно, как недавно раскачивались кусты на Божьем ветру. После торжественного возгласа «Аминь!» все они поклонились, снова сложили свои молитвенные плащи и стали собираться в дорогу. Теперь они казались еще старше, эти старики; в медленно пробуждающемся свете утра резче обозначились морщины на лбу, глубже легли тени под глазами и вокруг рта. Словно вернувшись из собственной смерти, они устало поплелись дальше: им предстояла последняя, самая мучительная часть пути.

Италийское утро уже дышало жаром, когда одиннадцать старцев и мальчик добрались до гавани в Порте — туда, где Тибр вяло и неохотно сбрасывает в море свой желтый поток. На рейде, готовые к отплытию, ожидали несколько кораблей; один за другим они отчаливали, победоносно подняв вымпелы на мачте и набив трофеями широкое брюхо. Одно-единственное судно, стоявшее у берега на якоре, жадно поглощало последнюю добычу из переполненных телег. Послушно, одна за другой, телеги вставали под разгрузку; по деревянным трапам сновали рабы с тяжелой поклажей на коричневых спинах или крепких головах, спеша перетащить на судно ящики и сундуки, набитые золотом, и круглые амфоры с вином. Но видно, хозяину судна трудно было угодить, и потому надзиратели-вандалы подгоняли рабов бичами, чтобы те поторапливались. И наконец неразгруженной осталась всего одна телега, та самая, за которой всю ночь следовали старцы, телега со светильником. Ее груз еще был скрыт под соломой и тряпками, но старики не спускали с него горящих глаз, с трепетом ожидая снятия покровов. Наступал решающий момент, чудо должно было свершиться: сейчас — или никогда.