Похищенный. Катриона (Романы) - страница 17

- Да-да, я слышал. Впрочем, шлюпка высадит вас прямо у городского причала, а оттуда до дома Ранкейлора рукой подать.

И тут, наклонясь, он прошептал мне на ухо:

- Берегитесь старой лисы. Он замышляет недоброе. Мне надобно переговорить с вами.

И, взяв меня под руку, он продолжал нарочито громким голосом, направляясь к ялику:

- Так что вам привезти из Каролины? Рад услужить родне мистера Бальфура. Так что же, табак? Индейские украшения из перьев? Шкуру дикого зверя? Пенковую трубку? А может, дрозда-пересмешника, который мяучит не хуже кошки? А то хотите кардинала, птицу, красную, точно кровь? Решайте, за вами выбор, все, что прикажете.

Тем временем мы подошли к ялику, и шкипер принялся меня подсаживать. Я же и не думал противиться - глупец! - я вообразил, что нашел себе доброго товарища, и предвкушал удовольствие от осмотра брига. Только мы сели в ялик, матросы ударили в весла, и мы поплыли. Это новое, очень приятное ощущение - когда шлюпка скользит по волнам, берег открывается все шире и шире, а бриг растет на глазах - взволновало меня так сильно, что я не слушал, о чем говорит шкипер, и отвечал наобум.

Когда мы подошли к борту (тем временем я чуть ли не разинув рот изумлялся высотою брига, слушал, как плещут о его борт волны, как оживленно переговариваются матросы на палубе), шкипер прокричал, чтобы нас первыми поднимали на борт, и приказал спустить с грот-рея[8] канат. Я не заметил, как повис в воздухе, и тотчас же опустился на палубу, где шкипер, проделавший то же самое минутою раньше, с живостью взял меня под руку. Так простоял я несколько минут, ощущая легкое головокружение от качающихся вокруг предметов и, быть может, некоторый страх, между тем Хозисон показывал разные снасти, изъясняя их предназначение.

- А где же дядя? - наконец опомнился я.

- Хм,- помрачнев, холодно усмехнулся он.- И в самом деле - вопрос!

Я понял, что дело плохо. Изловчившись, я вырвался из-под его руки и подбежал к борту. И точно, ялик повернул к берегу, на корме его сидел дядя. Я закричал пронзительно: «На помощь! Убивают!» - казалось, криком этим огласилась вся гавань. Дядя обернулся; я увидал на миг его лицо, оно выражало злобу и ужас.

Но тут чьи-то грубые руки подхватили меня и оттащили от борта. Затем как будто ударило молнией. Перед глазами все вспыхнуло, помутилось - и я упал без чувств.

Придя в себя, я почувствовал острую боль во всем теле; руки и ноги мои были связаны, кругом кромешная тьма и какие-то странные, жуткие грохочущие звуки. Ревело точно у исполинской плотины, слышались всплески волн, стоны, скрипы снастей и яростные крики матросов. И все кругом то взмывало, то падало, раскачиваясь с головокружительной силой. Я был совершенно разбит, боль была страшная; только спустя несколько времени я наконец уяснил, что лежу в трюме этого адского корабля и что на море шторм. Я понял: случилась беда. Мрачное отчаяние, ужас раскаяния в своем безрассудстве, жгучая ненависть к дяде овладели мной, и я снова лишился чувств.

Когда я очнулся, все так же ревело, стонало, качалось из стороны в сторону. К моим страданиям прибавилась еще болезнь, печально известная всем, кто не привык к морю. Много страданий выпало на мою бурную молодость, но никогда мне не было так худо, как в эти первые часы моего пребывания на бриге.

Вдруг раздался пушечный выстрел. Я подумал, что буря усилилась и бриг подает сигнал бедствия. Мысль об освобождении пусть даже ценою гибели в морской пучине ободрила меня несказанно, но я ошибался. Как я потом узнал, то был обычай, заведенный шкипером. Я потому упоминаю о нем в этих записках, что хочу показать читателю, что даже дурные люди не лишены достоинств.

Оказалось, мы проходили тогда в нескольких милях от Дайзерта, где был построен бриг «Ковенант» и где несколько лет тому назад поселилась почтенная миссис Хозисон, мать шкипера. С той поры шел ли «Ковенант» в Дайзерт или из Дайзерта, не было случая, чтобы в этом месте не палили из пушки и не поднимали флаг в честь славного города.

Я потерял счет времени: в смрадной корабельной утробе день и ночь были неразличимы, а часы в горестном моем положении тянулись вдвое дольше обыкновенного. Поэтому не могу сказать, сколько времени пролежал я так, дожидаясь, когда бриг разобьется и пойдет ко дну,- верно, долго, мучительно долго. Под конец я погрузился в сон.