Похищенный. Катриона (Романы) - страница 62

Как только на землю спустились сумерки, мы пошли дальше, поначалу с прежнею осторожностью, но потом все смелее, уже не пригибаясь, быстрым, решительным шагом. Наш путь, пролегавший по крутым склонам, по выступам горных утесов, был чрезвычайно мудреный. С заходом солнца небо облегли облака, ночь была темная и прохладная, и потому усталости я не чувствовал, зато беспрестанно смотрел, как бы не оступиться и не свалиться вниз. Разве можно тут было запомнить дорогу?

Наконец из-за облаков выскользнула луна, высветила на краю неба горные вершины, отразилась далеко внизу на узкой излучине лоха.

Мы оба остановились: я - пораженный головокружительной высотой (казалось, мы шли посреди облаков), Алан - в раздумье высматривая дорогу.

Он приметно приободрился и, по-видимому полагая, что опасность уже позади, принялся насвистывать и всю ночь развлекал мой слух разными песнями: воинственными, печальными, веселыми, песнями плясовыми, от которых ноги шли сами собой, песнями моего края, от которых мне страстно хотелось развязаться поскорее с напастями и вернуться домой. Эти песни заменяли нам разговор, скрашивая безрадостное путешествие по пустынным, мрачным горам.

В начале июля светает рано, однако ж было еще довольно темно, когда достигли мы наконец пристанища - расселины на вершине высокой горы, по дну которой бежал ручей, а на одном склоне была небольшая пещера. Перед пещерой тянулась березовая роща, за нею высился сосновый бор. Ручей изобиловал форелью, лес - дикими голубями; на открытом склоне горы, позади леса, во множестве водились дрозды и кукушки. Из устья расселины были видны земли Мамора и узкий лох, отделявший их от Аппина. Они открывались взору с такой высоты, что подлинно дух захватывало.

Именовалась расселина ущельем Корринакиг. И хотя из-за большой высоты и близости к морю в нем нередко скапливались облака, все же место было чудесное, и пять дней, которые мы провели в ущелье, прошли славно. Мы спали в пещере, подостлав себе вереска, которого мы нарезали несколько охапок, а покрывалом служил нам фризовый плащ Алана. На дне, у изворота долины, было укромное место, где мы отваживались разводить огонь. Там мы грелись, когда в ущелье спускались облака, там мы варили кашу, жарили маленьких форелей, которых ловили у камней по крутым излучинам ручья. Ловля форели была нашим главным занятием и развлечением. Входя в азарт, раздевшись до пояса, мы часами сиживали у ручья, вылавливая на пари рыбешек. Самые крупные весили не более четверти фунта, но как они были вкусны! Поджаренные на углях, они были бы великолепны, если бы их еще посыпать солью, но вот соли, увы, у нас не было. В промежутках между рыбной ловлей Алан давал мне уроки фехтования, ибо мое неумение держать шпагу сильно его огорчало. И быть может, оттого, что в вылавливании форелек я неизменно его опережал, он делал все, чтобы во время уроков я чувствовал безусловное его превосходство. Занимался со мной он с несколько большим усердием, чем того требовалось: налетал, наседал, осыпая меня насмешками, и еще чуть-чуть - он проткнул бы меня своей шпагой. Часто мне хотелось броситься наутек, но я мужественно не сходил с места и в итоге извлек из уроков пользу, если, конечно, таковая состоит в том, чтобы, приняв решительный вид, уставить глаза на противника, а впрочем, довольно часто и этого бывает достаточно. Итак, не будучи в состоянии удовлетворить своими успехами моего учителя, я тем не менее был удовлетворен ими.

Не нужно полагать, однако, что мы забыли о главном нашем деле, то есть о том, что нам надо было уносить ноги.

- Пройдет еще не один день,- говорил мне Алан в первое утро, когда мы пришли в ущелье,- прежде чем красномундирники додумаются осмотреть Корринакиг. Надо бы известить Джеймса, пусть вышлет нам денег.

- Но как же это сделать? - недоумевал я.- Кругом ни души, а мы не скоро еще отсюда выйдем. Не могу постигнуть, как это вам удастся. Если только у вас гонцы не птицы небесные…

- Гм-гм. Ты, Дэвид, не отличаешься изобретательностью.

С этими словами Алан погрузился в раздумье, глядя на тлеющие угольки костра, и вскоре поднялся, притащил из рощи большую ветку, перерубил ее пополам, сделал из нее крест, связав посредине тряпицей, обжег его концы на углях, а затем со смущенным видом обратился ко мне.