Похищенный. Катриона (Романы) - страница 66

Мы спустились с холма и, петляя, начали пробираться через пустошь, держа направление на восток. Читатель, наверное, помнит, что низину со всех сторон окружали горы, откуда в любой момент нас могли заметить, поэтому мы выбирали ложбины; когда же их не было и впереди было открытое поле, идти приходилось с неимоверною осторожностью. Иногда более получаса уходило только на то, чтобы переползти от одних зарослей до других,- точно так охотники подкрадываются к оленям. День был безоблачный, солнце палило, бутылка воды скоро была выпита. Если б я мог предположить, что большую часть времени нам придется ползти на животе или же идти согнувшись чуть ли не в три погибели, я, конечно, отказался бы от такого мучительного предприятия.

Мы шли, насилу переставляя ноги, присаживались передохнуть и снова тащились, снова ползли и, наконец, около полудня, войдя в густые заросли вереска, решили сделать привал. Алан стал на страже, я лег и, казалось, только закрыл глаза, как Алан толкнул меня в бок: пришла моя очередь караулить. Часов у нас не было, и, чтобы отсчитать время, Алан воткнул в землю тонкую вересковую ветку и наказал разбудить его, как только тень от куста до нее доползет. Но к тому времени я до того утомился, что готов был спать часов двенадцать без просыпу; дремота одолевала, веки слипались, одно сознание бодрствовало, да и то временами словно проваливалось куда-то. От горячего пряного запаха вереска, от жужжания диких пчел в сон морило еще сильнее; я встряхивал головой и тут только замечал, что все это время спал, а не караулил.

Наконец очнувшись от каких-то далеких, приятных сновидений, я глянул в небо, а солнце уже в стороне. Взглянул я на ветку и так и ахнул: нечего сказать, хорошо я стоял на доверенном мне посту! Стыд и отчаяние овладели мной, но как же дрогнуло во мне сердце, когда я выглянул из зарослей! Пока я спал, с юго-востока в долину спустился отряд всадников. Рассыпавшись веером, они двигались в нашу сторону, тщательно прочесывая на своем пути заросли вереска.

Я разбудил Алана. Он взглянул на солдат, потом на ветку, потом на солнце, нахмурился и устремил на меня грозный взгляд, быстро сменившийся встревоженным выражением. То был единственный его укор.

- Что же нам теперь делать? - пролепетал я.

- Придется пуститься в заячьи бега. Видишь ту гору? - сказал он, указывая на северо-восток, где на краю неба виднелась вершина.

- Да, вижу,- отозвался я.

- Что же, бежим туда. Эта гора зовется Бен-Алдер. Место пустынное, дикое, есть где схорониться. Если поспеем туда до рассвета, бог даст, выберемся.

- Но, Алан, нам же придется бежать наперерез солдатам!

- Знаю, но как прикажешь иначе? Отступать в Аппин? Это конец. Вперед, Дэвид, живо за мной.

С этими словами он стал на четвереньки и устремился вперед с такой прытью, точно это был его обычный способ передвижения. Мы пустились петлять низами, избегая открытых и ровных участков пустоши. Местами вереск повыгорел, и в глаза нам пылила едкая гарь. Вода в бутылке давно кончилась, а должен заметить, что бег на четвереньках - занятие изнурительнейшее и пренеприятнейшее: в суставах ломит, руки немеют, подкашиваются.

Кое-как мы добрались до густых зарослей вереска и какое-то время переводили дух, поглядывая назад, на драгун. К счастью, нас не заметили. Драгуны ехали шагом, никуда не сворачивая. Их было, по-видимому, с пол-эскадрона, но растянулся он мили на две.

Я пробудился вовремя; еще немного - и нам пришлось бы бежать перед драгунами вместо того, чтобы свернуть наперерез и проскочить до их подхода. Но и теперь малейшая неосторожность могла нас выдать; когда из вереска выпархивала куропатка и принималась испуганно хлопать крыльями, мы лежали, затаив дыхание, боясь пошевельнуть и травинкой.

Усталость, боль во всем теле, сердцебиение, натертые, ссаженные руки, вездесущая пыль, выедающая глаза, щиплющая горло,- все это стало вскоре до того нестерпимо, что я готов был упасть, уткнуться лицом в землю и отказаться от дальнейшего бегства. И только страх перед Аланом придавал мне видимость мужества и принуждал ползти несмотря ни на что. Что же касается моего друга (вы, верно, помните, что поверх кафтана на нем был еще плащ), то поначалу Алан весь раскраснелся, затем сквозь краску проступила болезненная бледность, дыхание его вырывалось со свистом, одышка одолевала, а голос (на привалах, случалось, он шепотом делал мне разные замечания) - голос осип до того, что потерял всякое подобие человеческого. Но, несмотря на то, он, казалось, не падал духом и, уж конечно, не сбавлял прыти. Выносливость этого человека была поистине удивительной.