Походы и кони - страница 19

У нас не было желания идти в штаб – там нас, конечно, расстреляют. Нас не обыскали. Мы шли группой, разговаривая.

Улучив минуту, брат шепнул:

– Письма. Смотри, как я сделаю.

Нас снабдили рекомендательными письмами ко всем возможным белым генералам. Какая неосторожность и глупость. Каждое из этих писем было нам смертным приговором. Письма мы разделили. Часть была у брата, часть у меня.

Брат стал чесаться, что по тому времени было нормально. В вагонах были вши. Он засунул руку во внутренний карман, и я услыхал звук мятой бумаги. Я принялся говорить без умолку, чтобы отвлечь внимание. Брат сжал письма в кулаке, положил их в рот и стал жевать, отрывая маленькие кусочки, которые можно было незаметно кинуть. Кинуть большой кусок было нельзя из-за луны – его бы заметили. А так у него был вид, как будто он в задумчивости жует травинку. Я же говорил без умолку. Наконец заговорил и брат – он освободился от писем. Настал мой черед. Я вспомнил, что письма в бумажнике. Пришлось раскрыть бумажник в кармане и достать письма. Бумага была добротная, и когда я сжимал письма в кулаке, то мне казалось, что треск бумаги слышен на весь мир. Улучив мгновение, когда брат отвлек внимание, я засунул письма в рот. Письма не разжевывались, слюны не хватало, слезы бежали из глаз, тошнило. Усилием воли я заставил себя жевать медленно. Все обошлось благополучно. Освободившись от страшных улик, мы сами предложили комиссару нас обыскать. Он не захотел.

Мы шли по дороге в штаб. Брат посмотрел на одного из солдат.

А тебя я знаю, только не могу вспомнить, где мы встречались. Откуда ты родом? Я владимирский. Из какой деревни? Из Никитовки. Никитовки?! Я хорошо знаю Никитовку, там я провел отпуск два года назад.

Я насторожился. Брат что-то затевал, потому что он не знал ни Владимира, ни Никитовки.

Ты знаешь Никитовку? – удивился солдат. И как еще. Конечно, я тебя там видел… Ты, конечно, знаешь старую, как ее?.. Тетку Анну, согнутую, почти горбатую? Анну?.. Нет… Ах ты хочешь сказать тетку Марью? Ну конечно, тетку Марью. Как это я спутал. Тетка Анна совсем в другом месте… Как поживает старая, дорогая тетка Марья, ох и ворчунья. Ты-то ее знаешь? Как же мне ее не знать, когда она моя тетка. Вот те на! Значит, мы с тобой сродни. Странно в жизни – встретились, где и не думали.

Брат подробно расспросил о новостях из Никитовки, о семье Петра, нашего нового родственника, о тетке Марье. Петр был рад найти земляка и охотно рассказывал. Затем брат рассказал ему то же самое, немного варьируя. Так мы приобрели приятеля и даже «родственника» среди нашей охраны.

Другой солдат Павел таким же образом оказался в том же полку и участвовал в тех же боях. Верней, брат был там, где и он.

Они вспоминали бои (все бои ведь похожи), в которых участвовали, и растроганный солдат дал брату папиросу. Брат, хоть и не курил, но тут выкурил ее с явным удовольствием. Другие солдаты слушали с сочувствием. Брату удалось создать благожелательную атмосферу среди нашей стражи.

Тогда брат предложил устроить голосование о нас, что было тогда в моде, и, не дожидаясь согласия толпы, он взял организацию голосования в свои руки.

– Ты, Петр, – обратился он к нашему «родственнику», – что ты скажешь? Отпустить нас или нет?

Петр был в замешательстве. Наконец он вымолвил:

Я не знаю… Я присоединяюсь к мнению большинства.

Формула была найдена. Один за отпуск, – считал брат. – А ты, Павел?

Павел повторил формулу. Два за отпуск. А ты?.. Ты?.. Ты, товарищ?.. Ты?

Все повторили формулу, кроме комиссара, спрошенного последним. Он заявил: «А мое решение – отвести вас в штаб».

– Что же это, товарищи? – воскликнул брат. – Сорок два голоса сказали отпустить, а один только против и хочет сделать по-своему, не обращая внимания на ваше голосование. Это превышение власти. Где же равноправие и справедливость, я вас спрашиваю, товарищи? Он думает, что он золотопогонный офицер и может делать, что хочет. Нет, товарищ, эти времена кончились. Теперь все равны перед законом. Нужно уважать народную волю, мнение большинства. Товарищи, неужели вы потерпите такое к вам отношение? Он поступает, как буржуй, презирая мнение народа. Прав я, товарищи?