Похороненный среди царей - страница 6

Давид-то новехенький?»

Эти говорили еще в ползлобы, с полной злобой к царю поспешали. И первым явился к Василию Ивановичу братец его, князь Дмитрий, Большой воевода, всегда и всеми битый.

— Ты что змею на грудь себе посадил?! — кинулся открывать глаза царю-брату. — Не слышал разве, что Ляпунов уж повенчал племянничка нашего твоим царским венцом? И племянничек рад-радехонек! Говорят, сидел-слушал, мурлыча будто кот. С дарами отпустил рязанцев!

Дмитрий Иванович клеветал на Скопина при царице Марье Петровне. Она пришла к государю позвать его на дитя полюбоваться, на царевну Анастасию, на крошечку их, на кровиночку.

От таких-то злодейских слов Дмитрия Ивановича царица заплакала. Стыдно стало царю за брата, хватил он его посохом поперек спины.

— Вон, брехун! Собаки лают, а он, помело, носит! Услышу еще от тебя навет — на Красной площади велю выпороть!

Дурака прогнал, царицу утешил, на дочку полюбовался, порадовался, а как сел один в царской комнате своей, так глазки-то свои и сощурил: народ и впрямь души в Михаиле не чает… Страшнее же всего прорицание Алены.

И это донесли, не пощадили. Алена на Крещенье выкрикивала, будто шапка Мономаха впору Михаилу, тот Михаил тридцать три года будет носить венец пресветлый русский.

Была любовь царя к воеводе золотая, стала бронзовая.

Блестит, да не озаряет.

Когда Боярская дума принялась судить-рядить, не пора ли отправляться Скопину с Делагарди под Смоленск, государь Василий Иванович смалодушничал и не то чтобы отстранил племянника от войска, но промолчал, не сказал кому далее над полками воеводствовать. Тотчас и причина приличная сыскалась. На князя Михаила Васильевича был подан извет, что он своею волей, не спросясь государя, отдал шведскому королю город Корелы и обещал впредь отдать другие-многие города и земли.

Князь Михаила Васильевич ударил государю челом, и царь позвал племянника к себе на Верх.

— Что же это делается, государь мой? — спросил Скопин, опускаясь перед Василием Ивановичем на колени. — Завистники мои низвергли меня пред твоим царским величеством во врага и злодея.

— Упаси Господи, чтобы я поверил наветам! — воскликнул Шуйский, поднимая племянника с полу и усаживая на стул. — Однако скажу правду. Сам знаешь, возле царя отираются те, кому в поле да на коне страшно. Ты терпел в Новгороде, в Александровской Слободе, наберись терпения и в Москве.

Снял из божницы икону Георгия Победоносца, поднес князю.

— Прими. Я тебя люблю, как никого.

— Государь! — Скопии припал к царской руке. — Ты для меня вместо отца родного. Дозволь все же сказать наболевшее.

— Говори, Михаила, не оставляй на душе тяжести.

— Меня, государь, винят в том, будто я рязанцев слушал, разиня рот! Но я под стражу взял их тотчас. А не казнил и к тебе не отправил, и в том приношу вину, единственно из боязни посеять рознь. У Ляпунова норов горячий, переменный. Соединись он с Рожинским, и дело бы под Москвою вышло кровавым.

— Милый мой! Дружочек мой! Тебе ли оправдываться? Ты есть крепость моя! — царь порозовел, распалил себя словесами.

— Но государь! А как быть с изветом о городах и землях? Развея своею волей передал шведам Кексгольм, хотя они, домогаясь сдачи города, оставили меня в минуту ужасную, переломную.

— Извет есть напраслина. Я подтверждаю все твои договоры, князь. Я заплачу Делагарди и его войску из казны, сполна.

Скопив поднял свои осторожные глаза на царя и встретил улыбку.

— Знай, государь! — сказал Скопин, единственный раз за всю встречу не отведя взора. — Другого такого слуги, как я, у тебя не будет. Умоляю царское твое величество. Не держи меня и Делагарди в Москве. Меня на пиры, как медведя, водят. Боюсь, государь! Очень боюсь, как бы не пропировать Смоленска. На Сигизмунда надо идти теперь, пока его сенаторы не сговорились у нас за спиною со шведским королем.

— Без пиров тоже не обойтись, — сказал вдруг царь. — Москва два года почти в осаде сидела. Народ по праздникам соскучился. Но и то правда, уже хорошо попраздновали. Собирай, князь, думных людей, позови генерала Делагарди. К походу на короля подготовиться следует достойно.