Похоронный марш - страница 14

— Тьфу! — плюнула ему под ноги Файка Фуфайка и пошла прочь, звеня в сумке пустыми бутылками, будто собственной поруганной честью.

Та весна была особенной, разгоряченной какой-то и втрое усиленной. Снег как-то яростно растаял, из-под него полезла бурная жгуче-зеленая трава, солнце распеклось не по-весеннему, зазноилось варевом по серому и желтому камню домов. Люди, словно заразившись от той весны, тоже стали ярыми, вспыхивали и пламенели, участились скандалы. Дранейчиков отец разбил окна Фросе, отец Славки, дядя Витя Зыков, сильнее и чаще обычного кричал: «Убью! Убью-у!!!», а Веселый Павлик так громко орал свои песни, как только орут по всему городу громкоговорители в дни коммунистических субботников. В мае во второй раз за всю мою жизнь пришел из тюрьмы мой отец и зверски избил Ивана Расплетаева, про которого моя пьяная мать Анфиса сказала моему пьяному отцу Сергею, будто он приставал к ней и дразнил меня и Юру тюремными выкидышами. Ивана Расплетаева положили в больницу, а отца моего снова забрали. К тому же оказалось, что он уже успел совершить какую-то крупную кражу, и все, сокрушенно качая и кивая головами, говорили, что, мол, ну, его теперь надолго запрятали, да плюс Ивановы ребра пришьют. Нас с Юрой стали просто террористически жалеть, совать нам всякие конфеты и пряники, а однажды дядя Костя Тузов, подозвав меня, протянул мне огромный стеклянный башмак, говоря при этом:

— На вот, отнеси-ка мамке, утешь ее. Видишь, это башмак-ваза, чтоб в него фрукты всякие класть, апельсины там или яблоки. Ну, иди.

А летом того бурного года умерла Вера Кардашова. На ее похоронах не было только Кости Человека. Он появился во дворе лишь вечером и сидел в темноте на скамейке, впервые по-настоящему пьяный, по лицу его бежали круглые слезы, он взахлеб рыдал:

— Вот и проводили мы тебя, Верочка! Куколка ты моя! А я ведь звал… я ведь звал тебя замуж… а ты не пошла. А… а ты не пошла!

Его мать, старая Тузиха, всю ночь ходила из подъезда во двор, из двора в подъезд и уговаривала его в темноте:

— Костя, пойдем. Костя! Пойдем. Не страмотись. Не будь дураком. Будь ты человеком, как все. Чего ты добиваешься? Чтоб за тобой милиция приехала?

Но он согласился покинуть темный двор только под утро, когда стало светать. Подойдя к подъезду, тут сделал запятую, закурил и еще какое-то время стоял в сизых сумерках утра, как рыжий призрак, шмыгая носом и вздыхая.

На другой день он сказал:

— Вот и проводили мы Веру.

Баба Клава заплакала, а Фрося сказала:

— Уж ты проводил! Ни на похоронах, ни на поминках не явился. Нажрался только, как свинья, и всю ночь по двору шастал. Думаешь, не слышали, как тебя мать всю ночь уговаривала не шкодить?

Он ничего ей не сказал, закурил, посмотрел вдаль и вздохнул.

За год он сильно постарел, осунулся, все жаловался на печень, пил страшно, но пьяный всегда тихо лежал дома. И никому он уже не дарил ничего стеклянного.

Как-то раз он сидел во дворе, а я неподалеку от него метал в дерево нож.

— Алешка, — окликнул он меня.

— Что, дядькость?

— Поди сюда, что скажу.

Я подошел.

— Что, дядькость?

Он посмотрел мне в глаза, строго и устало.

— Ты, Алешка, должен человеком стать. Понял, что я сказал? Беги, играйся, беги.

Потом нашли и похоронили мою мать Анфису, а еще через год вдруг стали говорить, что у Кости Человека цирроз печени и что его положили в больницу в безнадежном состоянии. Это звучало зловеще, и само слово цирроз, похожее на террор — будто против Кости Человека начался террор печени. Похоронили его скромно, народу на похоронах было мало. Человек лежал в маленьком гробике, тихий и уверенный в себе, будто только что покушал борщеца с чесночком. Плакала только тетя Нина Панкова. Мой неполноценный брат Юра тянулся к мертвому Человеку, словно хотел понюхать, не пахнет ли борщецким чесночком, а потом недоуменно посмотрел на Тузиху и промычал:

— Дядя Костя?

— Да, Юрочка, — сказала Тузиха. — Дядя Костя, дядя Костя. Видишь, какой он теперь лежит тихий.

— А он и был тихий, — сказала баба Клава.

— Скромный был человек, — сказала Файка Фуфайка, и ее слова резанули больно по ушам, будто произнес их сам покойный. Все энергично зашевелились и быстро-быстро увезли маленький гробик на кладбище.