Похоть - страница 13

– А что думает твой отец насчет того, что ты хочешь стать юристом? – спросил Четвертый, не дожидаясь ответа на прошлый вопрос.

– Он решил использовать деньги за колледж, чтобы держать меня в узде. Отец разозлился, что я решил заняться юриспруденцией, а не финансами, как он, потому мое будущее висит на волоске.

Бог посмотрел на меня, а потом снова на отца.

Атмосфера накалялась.

– Я надеюсь попасть в «Элиту», – выпалил я.

Бог подавился своим напитком и забормотал что-то сквозь приступы кашля. Однако его отец остался невозмутим, никак не выразив свое удивление.

– Это какой-то клуб? – спросил Четвертый, глядя прямо на меня.

Его стального цвета глаза буравили мои, пока я не отвел взгляд.

– В некотором роде, – натянуто улыбнулся я.

– Верно. Я закончил, – объявил Бог, поднимаясь на ноги. – Идешь? – он обогнул стол и остановился рядом с моим стулом.

– Конечно.

– Рад был повидаться с тобой, Рэтт. Чувствуй себя здесь, как дома, – Четвертый прочистил горло и поднялся.

– Да, сэр.

Он протянул мне свою мясистую руку, на которую я несколько секунд смотрел с благоговением, а потом крепко обхватил и пожал.

– Думаю, ты станешь находкой для любого клуба.

Сердце гулко забилось, и я стиснул зубы, чтобы не поддаться эмоциям. Несмотря ни на что я уважал этого человека. И его слова пробудили во мне гордость.

– Благодарю, сэр.

Музыка. Алкоголь. Женщины.

Именно так заканчивалось большинство моих ночей, и прошлая не стала исключением.

Мне нужен был шум, чтобы заглушить кричавший на меня из подсознания голос.

Алкоголь, обжигавший горло, стал зависимостью. Он был необходим, чтобы прогнать лед в венах.

А благодаря женщинам, я чувствовал, что все еще жил. Дышал и не полностью занемел.

Вокруг меня обвивались простыни, приковывая к матрасу, на котором я отключился прошлой ночью.

Вспышки воспоминаний мигали в сознании, как кинолента.

Приоткрыв глаза, я проигнорировал жжение от яркого света, лившегося из открытого окна, и оглядел комнату, отмечая свои вещи повсюду.

«Слава богу».

Это хороший знак. Слишком уж часто я просыпался в чужой кровати, где витал дух греховной ночи.

Я ощупал себя. Абсолютно голый, за исключением презерватива, надетого на теперь уже обмякший член.

Вульгарно.

Но неизбежно.

Обычно я стягивал это дерьмо и спускал в туалет, наблюдая, как презерватив кружил в воде, пока не исчезал. Я не хотел появления маленького Рэтта. Одного было более чем достаточно.

Впрочем, в презервативах все равно не было спермы.

После потери Робби мой разум и тело постоянно сражались, но первый всегда побеждал. Я ни разу не позволил себе кончить.

Цыпочки этого не замечали. Черт, да им было плевать. Они спешили раструбить всем, что их трахнул Рэтт Мастерс, и им этого было достаточно.

Звучало глупо и поверхностно, но такова правда. И раньше я этим гордился...

Все школьные годы меня преследовала репутация машины по снятию трусиков, укротителя кисок и сердцееда.

Люди хотели либо стать мной, либо быть рядом. Все просто.

Деньги в придачу к спортивным способностям и хорошей внешности были равносильны власти.

Что я мог сказать... Люди – существа, живущие инстинктами. А я еще не был готов отказаться от созданной репутации.

Это все, что у меня осталось.

Стук в дверь спальни вызвал у меня стон, в черепе тут же словно замаршировал оркестр.

Во рту было так сухо, словно в него натолкали ватных шариков, а к горлу стала подступать желчь, грозя вытеснить вчерашний алкоголь.

– Проваливай, – рявкнул я, вздрогнув, когда дверь резко распахнулась, с грохотом ударившись о стену, отчего задребезжало даже зеркало, прикрепленное к дальней стене. – Или заходи, – пробормотал я себе под нос.

Я едва выносил пребывание в этом доме, особенно, когда отец решал поиграть, исполняя свою роль, словно ему не плевать на меня.

«И тебе доброе утро, пап».

Он посмотрел на меня с ярко сиявшем в темно-карих глазах презрением. Если бы я мог сейчас полностью открыть свои, то отразил бы этот взгляд.

Я напоминал ему о матери. Отец не признавался, но ненавидел меня за это. Он все еще любил ее, а я был постоянным напоминанием о его потере. И не только об уходе мамы, но и о смерти любимого сына. Теперь у него остался только я, и мы терпеть друг друга не могли.