Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта - страница 18
(— Да, господин советник, — провозгласил князь, — обвиняемый прав. Я также прошу исправить пассаж в протоколе или предстать перед обвиняемым с копьем, мечом и боевой палицей.
Был предпочтен первый вариант, и фразу в протоколе записали так:
«Греховное богоискушение из чистого чувства к достойной девице».
— Ну, теперь можешь прыгать!)
Я не заставил себя дважды просить, вскочил на перила, с силой оттолкнулся и — руки-ноги по швам, полетел прямиком в бездну. Падение с каждой секундой ускорялось, и под конец громом гудел в ушах рассеченный моим телом воздух. Вдруг я враз оглох, вода сомкнулась над головой, глаза, губы и нос куснула едкая соль. С перепугу хоть богу молись! Рот наполнился соленой водой, но в следующий момент я очутился на поверхности. Соленое озеро не даст утонуть. При свете еще не погасшего пучка соломы отыскал я платок прекрасной Мады, обернул вокруг шеи и в этот момент услышал ободряющие крики гайдамаков, усиленные эхом до адского воя. Потом посмотрел вверх и увидел мелькание факелов, что светились, словно кровавые звезды на инфернальном небосводе.
Двумя-тремя рывками достиг я края соленого озера в заранее намеченном месте, где начинались высеченные в скале ступени. Этой лестницей пользовались гайдамаки, когда им требовалась соль для кухни.
Сто восемьдесят ступеней. Впрочем, для меня их было девяносто — я прыгал через одну. Не прошло и трех минут, как я стоял перед Мадой, белый от соли, точно хорошо напудренный демон.
Разбойники принесли меня на плечах, обожаемая Мада застенчиво улыбнулась и протянула мне дивный цветок — долго хранил я этот цветок на груди. В радостном одушевлении я хотел обнять ее, но харампаша схватил меня за воротник потянул обратно.
— Хо-хо, малый, это было лишь крещение, а теперь предстоит миропомазание. Ты должен принять нашу веру — дочь предводителя может выбрать только единоверца.
Менять религию, похоже, становится у меня привычкой. Ладно, заметил я, приму, отчего ж не принять.
Предводитель дал знак одному из своих людей готовиться к церемонии. Это был поп.
Я сразу догадался, кто он: из всей компании лишь он ухитрялся столько пить и петь.
— Тебе надобно знать, — объяснил мне харампаша, — что входящий в наше братство получает новое имя. Меня зовут Медведь, можно звать и «несравненный», потому как медведи всегда ходят не парой, а в одиночку. Ну, а тебя каким именем наречь?
Тут выступили доброхоты-восприемники: один предложил имя Щука, поскольку я так хорошо плаваю. Другой рекомендовал Лебедь, но я объяснил, что главное мое ремесло — не плавание, но артиллерия, и потому пусть именуют меня отныне Бараном (понимай — «стенобоем»).
Меж тем длиннобородый разбойник переоделся попом. Водрузил золотую скуфью, что как нельзя лучше подходила к его сальным, немытым космам, поверх расхожей одежонки напялил златотканую ризу, а ноги сунул в огромные, расшитые золотом туфли, несомненно, снятые с мощей какого-нибудь святого: в туфли наш святой отец влез, как был, прямо в поршнях. В руке он держал массивный серебряный крест. И мне подумалось, что ради сей золотой ризы поп не иначе как пристукнул этим распятием какого-нибудь другого попа.
Тут он начал вытворять всякие фокусы, несколько напоминавшие литургию; слов я не разумел — он говорил по-гречески, — но заметил, однако, что смиренные прихожане надрывались иногда от хохота. Он помазал мой нос, уж не знаю чем, и обкурил кадилом так, что я чуть не задохнулся. В заключение нарек меня «Бараном» и, по епископальному обычаю, ударил по щеке; но поскольку удар был нанесен не рукой епископа, а здоровенной разбойничьей лапой, у меня в ушах зазвенело. Стоял я, преклонив колени, так что мне пришлось опереться ладонями, дабы не упасть совсем.
Церемонией этой я был сыт по горло.
Я вскочил и дал своему крестному отцу такую пощечину, что золотая скуфья, туфли и сам поп разлетелись кто куда.
(— Actus majoris potentiae contra ecclesiasticam personam![14] — тотчас продиктовал советник.
Но его высочество держался за живот от смеха:
— Комично в высшей степени! И тебя за это не подвергли отлучению?)