Похождения Гекльберри Финна - страница 11

В тот же самый вечер, когда я со свечой в руках вошел в свою комнату, там сидел уже мой отец собственной персоной.

Входя в комнату, я запер за собой дверь, а затем, обернувшись, увидал его. Раньше я очень боялся отца, так как он меня беспощадно дубасил. И на этот раз мне показалось, будто я его боюсь, но в следующую минуту я убедился в своей ошибке. Меня, в сущности, только ошеломила неожиданная встреча с ним, – до того неожиданная, что в первую минуту как будто даже дух захватило, но тотчас же я убедился, что о каком-нибудь серьезном страхе перед отцом у меня и речи не было.

Отцу было уже лет под пятьдесят, и это бросалось в глаза. Волосы были у него длинные, косматые, обильно смазанные жиром. Они ниспадали ему прямо на лицо, так что его глаза блестели сквозь них, словно из-за решетки или, вернее, сквозь чащу кустарника. Волосы эти были совершенно черными, без малейшей примеси седины. Длинные взъерошенные усы и бакенбарды были тоже черны, как смоль. В тех местах, где можно было разглядеть лицо, на нем не замечалось и тени румянца. Оно отличалось чрезвычайной бледностью, но не такой, какая встречается у других людей. На эту белизну противно и страшно было глядеть, так как она напоминала собой белизну некоторых лесных жуков или же белобрюхой акулы. Что касается одежды, то она была вся изодрана и висела лохмотьями. Отец сидел, перекинув одну ногу на другую, так что щиколотка ноги покоилась на колене. Сапог на этой ноге был дырявый, и сквозь отверстия в нем торчали два пальца, которыми мой отец время от времени шевелил. На полу валялась его шляпа – старая, черная войлочная шляпа с измятой, вогнутой вовнутрь тульей.

Я стоял и глядел на отца. Он, в свою очередь, глядел на меня, откинувшись на спинку стула и слегка раскачиваясь взад и вперед. Поставив свечу на стол, я окинул взглядом комнату и увидел, что окно раскрыто. Отец, значит, влез ко мне в комнату по крыше сарайчика. Пристально оглядев меня с ног до головы, папаша проговорил наконец: «Ишь ведь, подумаешь, каким он ходит щеголем! Даже рубашки носит с накрахмаленными воротниками! Ты, должно быть, считаешь себя очень важной персоной, настоящим богачом».

– Может быть, считаю, а может быть, и нет! – возразил я ему.

– Не советую говорить со мной в таком тоне! Ты за мое отсутствие страшно заважничал и начал поднимать нос. Вижу, что мне придется порядком посбивать с тебя спесь. Говорят, будто ты сделался человеком ученым, умеешь даже читать и писать? Уж не считаешь ли ты себя умнее отца оттого, что он не занимался такими глупостями? Я вышибу из тебя всю эту дурь. Скажи на милость, кто мог вбить в твою голову, будто тебе приличествует заниматься такими сумасбродными вещами? Желал бы я знать, кто именно осмелился это сделать?

– Вдовушка! Она велела мне ходить в школу.

– Так, значит, вдова Дуглас заварила всю эту кашу? Ну, а по чьему приказанию она позволила себе вмешаться в дело, которое ее вовсе не касается?

– Никто ей ничего не приказывал.

– Ну, ладно, я проучу ее за вмешательство! Ну, а ты, любезный, слушай, что я тебе говорю: брось школу! Я задам им перцу за наглую дерзость воспитывать мальчишку так, чтобы он глядел свысока на отца и считал себя умнее родителей! Посмей ты только еще таскаться в школу! Я отучу тебя от этой мерзости! Твоя мать не умела ни читать, ни писать и умерла безграмотной. Никто из твоей семьи грамоте не учился. Я сам человек безграмотный, а ты теперь позволяешь себе так возноситься над нами! Нет! Я этого ни за что не потерплю. Слышишь ты это!!! Ну-тка, теперь покажи мне, пострел, как ты читаешь?

Я взял книжку и принялся читать что-то такое про генерала Вашингтона и войну за освобождение. Послушав меня с полминутки, он вырвал у меня книгу, швырнул ее об стену и сказал: «Довольно, теперь я вижу, что ты умеешь читать. Сперва, было, я немного сомневался, но теперь, дружище, пойми, что я не потерплю больше таких фокусов. У меня, ты сам знаешь, расправа коротка. Я буду присматривать за тобой, голубчик, и если подмечу, то задам тебе такую лупку, что твоей милости небо покажется с овчинку. Уж не собираешься ли ты поступить в пасторы? Хорош сынок, нечего сказать!» Взяв со стола раскрашенную синей, желтой и красной краской картину, он спросил: