Похвали день вечером - страница 74

— Во дает! — прыснул Лосев. — Что ж нам, массандровский портвейн в сортире хлебать?

Бабкин начал медленно подниматься, и Панчихин, сообразив, что сделали они что-то не то, схватил бутылки и ткнул ими в Лосева.

— Давай, давай, раз хозяин говорит. Тут же храм искусств, понимать надо. И дядя Леша вот — никак не одобряет. А, может, с нами по стаканчику, дядя Леша, по-рабочему?

— Пропьете вы рабочее-то, — буркнул Савдунин, отворачиваясь.

— Это в смысле совести и чести? — спросил Лосев. — Эх, бригадир, ничего ты не знаешь. Вон меня Шилов из бригады пообещал выгнать, а я о нем позаботился. — Савдунин молчал. — Ребят нашел, которые оградки делают. У него ж отец помер, оградка нужна… Ты ему скажи — недорого возьмут. Надо же понять человека…

— Ладно, идем, — поморщился Панчихин. Они вышли.

— Ты не сердись на Панчихина, — сказал Бабкин. — У него душа такая — как пальто без пуговиц.

Савдунин тяжело поднялся, аккуратно отодвинул стул, на котором только что сидел, и только тогда ответил:

— Ты дальше пальто не видишь… Ну, а за музыку — спасибо.

Настроение у него испортилось. Лосев, Лосев… Вино, дружки, кто-то оградки делает, наживается на людском горе. Конечно, ничего не надо говорить Шилову.

Он вошел в зрительный зал и сразу увидел жену. Сел рядом. Она тревожно спросила:

— У тебя что-нибудь случилось?

— Ничего, — буркнул Савдунин. — Так… Люди разные…

Каждый год 8-го марта Сергей Непомнящий ехал на станцию Александровскую. Там, на одной из «линий» была школа-интернат, где он вырос и где жили люди, которых он любил с детства, с тех пор, как помнил себя. Тогда школа-интернат называлась просто детдомом, а они, дети — детдомовцами. Они были похожи друг на друга только ранним и еще непонятным, ими неосознанным несчастьем да одеждой.

Теперь же, годы спустя, они, взрослые, собирались здесь 8-го марта, потому что их вырастили женщины. И как весело, как счастливо было тут в праздничные дни!

Пожалуй, больше других Сергей Непомнящий любил Марию Тимофеевну Голубкову. С детства осталось воспоминание: он болен, лежит в кровати и, как ни откроет глаза, — перед ним лицо Марии Тимофеевны. Сколько это продолжалось, он не знал. Только потом ему рассказали, что Мария Тимофеевна не отходила от него три дня…

И может быть, потому, что у нее было несколько десятков вот таких Сережек и Наташек, Лешек и Валентин, семейная жизнь у самой Марии Тимофеевны, как говорится, не задалась. Вся ее доброта была обращена к ним, крохам, по той или иной причине оставшимся без родителей.

Когда они подросли, вопросы о родителях возникли как бы сами собой. Для всех них понятия «отец» и «мать» были отвлеченными, и тем не менее каждый обязательно хотел разобраться — где же его отец и мать? Почему у других ребят есть отец и мать, а у меня нет? Казалось бы, Мария Тимофеевна, да и другие работники детдома должны были привыкнуть к таким вопросам — и все-таки каждый раз отворачивались и тянулись за платками…

— У тебя родителей нет, они умерли.

— Что такое «умерли»?

Уже потом, юношей, Сергей прочитал «Анну Каренину» и был потрясен тем, как Толстой смог написать про него:

…Сегодня он снова, как каждый год, ехал в Александровскую. С утра забежал в парикмахерскую, потом на Невский — в «Север», выстоял верстовую очередь и купил самый большой торт — для Марии Тимофеевны, хотя заранее знал, что на этот торт навалятся все они и что Мария Тимофеевна принесет из дома свое клубничное варенье. Она всегда варила уйму клубничного — для них.

Шел дождь — такая погода часто бывает в марте. Почти бегом Сергей добежал до школы — боялся, что размокнет картонная коробка. Вошел в вестибюль и сразу увидел Марию Тимофеевну.

— Я так и знала, что ты приедешь первым, — сказала она. Сергей протянул ей торт и, прежде чем расцеловать Марию Тимофеевну, вытер мокрое лицо. — Ноги-то не промочил? — строго спросила она, принимая торт. — Идем, я тебе сухие носки дам и тапки.