Поиск-82: Приключения. Фантастика - страница 34

Старшины беглецов пришли станичному атаману поклониться, за добрый прием благодарное слово молвить.

Кто знавал в Башанлыке десятника Гореванова, дивились:

— В атаманы возвысился, а никоторой в ем перемены.

— Плечьми поширше стал, возмужал казак.

— Он и ране таков был. И одежка проста, и скромен.

Жительствует атаман в избе саманной. Горница просторная, опрятная. Пол тесовый, на нем половичок домотканый. Ковров восточных не завел... На столе скатерка холста беленого, с каймою вышитой. Постель белой верблюжьей кошмой покрыта.

Прост атаман. Старшины беглого обоза толкуют с ним запросто про заводские страданья, про путь многоверстный рассказывают, про житье сакмарское выспрашивают.

— Вольно живем. Хошь и не разбогатели за столь малое время. С кочевыми народами в дружестве, они к нам беглых пропущают без обид. Вот сим утром киргизец прискакал: Арапов-де беглым наперехват вышел.

— Напужал он нас. Добро, есаул твой Васька подоспел, не то худо бы...

— Про землицу, атаман, поведай. Любовалися мы, богата пшеница вкруг вас... Сподобимся ли и мы пашенку свою пахать?

— Степь, широка, по весне пашите с богом. На семена дадено вам будет.

— А у вас барщина или оброк? Подать сбирают ли?

Смеется атаман:

— До царя отсель далече, пока подать везут, приказная челядь разворует до зернышка. — И построжав: — Однако для казны станичной берется доля с десятины, по урожаю глядя. Иначе как же? Волю нашу оборонять надобно. Порох, свинец, прочий припас чрез торговцев калмыцких за хлеб добываем. С заводов тайно железо привозим на лемеха... Да у нас тягло невелико, пахарю не разорительно.

Вошел казак в полукафтане из добротного зеленого сукна, пояс наборный, с серебряными бляхами. Не зная, по одежке его за атамана принять можно...

— Фу, умаялся! Всех по избам развел. Бани топятся, щи да каша варятся...

— А комендант наш с ног валится, — недовольно сказал Гореванов.

— Сказываю — уморился с этими мужиками прибылыми!

— Не лги, Филя. Новы люди подумают, что на Сакмаре народ походя лжет.

Красовитый казак на мужиков покосился:

— Знакомца встрел, руднишного с Башанлыка. Ну, того ради выпили малость... Ей-богу, Ивашка, две чарочки токо!

— Завтра дознаюсь, где вина добыл, тогда и сочтем, сколь ты выпил. Поди, Филипп, спать ложись. Пред людьми Сакмару не позорь. Да и вы, мужики, по отдыху соскучились, чай. Не последняя у нас беседа.

Отец Тихон — он вместе со старшинами на атамана поглядеть пришел, полюбопытствовал — несмело подал голос:

— Дозволь вопросить по делу духовному? В селении сем благодатном храм божий есть ли?

— Руки не дошли церкву строить. Пока что в избах монах бродячий службы правит. Дай срок — будет и храм.

Кто-то еще спросил:

— А кабак-то хошь есть?

— И без него не худо.

Уходя, меж собою дивились:

— Средь инородцев обасурманились: ни тебе церквей, ни кабака. Разве можно так?

— Зато и без кнутов живут!..

Отца Тихона атаман от дверей окликнул:

— Останься, дьякон. Али притомился? Не в обычай ведь тебе жары, дожди, дорожны мытарства.

Потупясь, Тихон ответил:

— Не токмо я, все мытарства терпели... — и совсем тихо: — С супругою мы под твою милость...

— Знаю, Филька Соловаров сказывал. Садись, дьякон. Во дни оные много раз с тобою сижено, говорено.

Как и раньше, дьякон сел — очи долу, руки в рукава. Подрясничек совсем поизносился, лицо еще бледнее и костлявее. Солнце степное смуглотою его не опалило.

— Дивлюсь я, дьякон! Бегут к нам люди сословия всякого, прибег вот и монах-расстрига. Ну, тот — с запою. Но тебя видеть здесь никак не чаял. Нешто и тебе невтерпеж житье башанлыкское? Где ж смирение твое, о коем столь часто нам с Кузьмою проповедовал? Да скажи, Кузьма-то пошто не пришел с вами?

— Рабу божьему Кузьме вечная память...

— Ужель насмерть запороли?!

— Житие его многотрудное окончилось.

— Жаль. Славный он был, неунывный. Ну-ка, сказывай все ладом.

Костлявые плечи согнулись, будто холодом дьякона объяло в вечер летний. Моргал воспаленными веками.

— Ин, изволь, ежели приказываешь...

— Сказывай со дня того, как меня в каземат увели.

— Зело мы тогда по тебе восплакались. Понеже никоей надежды не оставалось тебя узреть еще. Утром явились драгуны, смуте предел положили... И бысть воздвигнуто место лобно на площади пред церковью божией. В железа ковали, били нещадно... Боже милостивый, отпусти мученикам грехи вольные и невольные, искупили бо стократ!..