Поиск-89: Приключения. Фантастика - страница 4
— Эх, Егор, всем ты взял, да не баское у тебя прозвище-то…
— Малюй знай, господина Демидова крепостной. Они прозвали, имя и срам.
— Егорий, — смеется розовыми деснами Емелька, — а пошто тебе Демиды кличку-то эту прилепили?
— Не мне одному… с брательником Иванкой еще схлопотали. Он ведь и выдумал в слободе в чугунные зады стукаться. Мальцами еще были. Так же вот травень подходил. Раскачивают меня заводские-то да во всю глотку поют «нашему барину в зад кол вобьем…». Барин-то, как на грех, и окажись рядом, как из-под земли вырос, дьявол. А про Акинфея не мне вам сказывать, Николай-то Никитич рядом с дедом своим Акинфеем — шелковый. Ну вот. Все так и смолкли. А Иванка-то на карачках стоял, не видит, значит, Демида-то, дальше базлает… Когда увидел, поздно было. Акинфей-то побелел, палку поднял. Сбоку причиндалы подлащивают: «Прибей, мол, Акинфей Никитич, смерда дерзкого!» Медленно опустил Акинфей палку, только и сказал: «Будешь отныне, холоп, и вся родня твоя с прозвищем — Жепинские». Причиндалы заегозили, заулюлюкали. Ушел барин. С той поры вот…
— Значит, — беззвучно смеется Емелька, утирая слезу, — и Ванятку, и всю твою родню так и припечатал навечно Акинфей-то, ох-ха-ха…
— Ты чего же, Емеля, — вступается Макар, — людям позор да помеха, а тебе смех да потеха?
— Не трогай его, — покашливает Егор, — последний-то смех слаще первого. Поглядим еще, кто посмеется.
Тут Макар ловко достает своей единственной рукой из-под верстака штоф, выдергивает зубом затычку.
— Эй, Сидор, примешь али как?
— Не дергай его, — бурчит Егор, — и Артемону не вздумай, он уж который день…
— Ну что же, Емельян, нам с тобой боле достанется, прими-ко, гренадер, деревянную-то ногу к ненастью не ломит!
Старик моргнул Артамону, мол, и тебе незаметно плесну. Хозяину же не предлагает: не уважает Егор сивухи, верен старозаветным наказам, не терпит новых греховных мод, особливо зол на табак, не держит в хозяйстве и чертова земляного яблока.
— Был бы ты, Егор, не демидовский, далеко б пошел, — сочувственно говорит Макар.
— А я и не демидовский. Без закону все село и деда мово приписали к заводу.
— Чей же ты?
— Чей-чей! Божий человек, заводской, российской, уральской! Хоть и числюсь под Демидом. Вона и Артемон наш — тоже новой породы, тагильской. Сивуху лакать не будет, в люди выйдет. Ох, не блазнитесь вином-то, робяты…
Помолчали.
— Настена! — позвал Егор.
Мигом сунулась Настя в печь, достала чугунок со свекольными паренками. Акулина зашевелилась, откинула холстинку с пирога, початого еще утром, отвернула верхнюю корку, из-под которой засеребрились красноперые гольянские окуньки.
— Хватит блекотать-то, Макарей. Сидор, уймись, глони с мужиками. Помянем родителей наших, царствие им небесное, вечный покой. Айда к столу, в горницу.
…Погостевав, ушли мужики по домам. Только за порог переступили, только щеколдой звякнули, тут и пошел все время молчавший Артамон по избе вприсядку:
— Ишь, дурень, чего выкомаривает, — смеется Акулина.
Не удержалась и Настя, задробила по кругу:
Схватил Артамон сестрицу, закружил, завертел по горнице.
— Пусти, — отбивается Настя, — тятенька, вели, чтоб он отпустил меня.
— Никшни, Артемон! Доведи-ко стрелку, скоро темнять начнет.
Зажимает Артамон в тисы заготовку, легко, будто играючи, водит по ней подпилком.
— Ты, Артемий, того… шляешься, сивуху лакаешь, мотри… С чего бесишься?
— Поверишь ли, крестный, хочется сотворить чего-нибудь этакое… Чтоб все знали… Ну вот как ты! Сила есть, руки в разуме, неуж всю жизнь уголь конторе поставлять? Может, с того и тоскую. Да когда же и повеселиться, как не в гулливые дни. Эх, однова живем!
И он опять прошелся колесом по избе.
— Я тебя, Артемон, из купели принимал, я и в ответе и перед памятью брательника Елизара. Женить тебя…
— Вот ты, крестный, весь век трудишься, доброе дело творишь, учеников скольких в люди вывел. А толку-то? Часы твои астрономические с кузнецом у наковаленки кому радость приносят? То-то! Не туда ли и дроги уйдут? Так что же полезнее-то: житуха гулливая или…