Пока алгебра не разлучит нас - страница 14

37

Когда я начал понимать некоторые теоретические аспекты, у меня за плечами уже было пять лет походов по болотам и встреч с воинственными индейцами. И вдруг все сошлось. Я лихорадочно принялся за работу и несколько месяцев каждый день просиживал над книгами в Нью-Йоркской публичной библиотеке с раннего утра до самого закрытия.

ВЕЙЛЬ: Нью-Йорк был восхитителен.

ЛЕВИ-СТРОСС: Годы, проведенные в Нью-Йорке, я считаю одними из самых счастливых в жизни. Мы знали, что Европа лежала в руинах, но жизненная сила, которую источало наше нью-йоркское убежище, смягчила боль. Иногда «удовольствие есть маска памяти». Я жил в крошечной квартире на Одиннадцатой улице, где были только кровать, два стола и два стула, а также сундуки с моими вещами, привезенными из Бразилии. Постепенно к ним начали прибавляться тотемы индейцев Британской Колумбии и другие произведения искусства, которые я покупал у антикваров на Третьей авеню.

Когда ко мне в гости приезжал какой-нибудь антрополог, я уступал ему кровать, а сам вспоминал экспедиционные привычки и укладывался спать на полу в спальном мешке. Несколькими этажами выше жил Клод Шеннон, создатель теории информации, однако об этом я узнал лишь несколько лет спустя.

Соседка-бельгийка рассказала мне, что Шеннон пытался создать искусственный мозг, но я не придал ее словам значения — кто знает, что говорили обо мне? Вы понимаете, сколь мало общего было у этой скромной квартиры и роскошных апартаментов, в которых я позднее жил в Париже? Однако вавилонское столпотворение Нью-Йорка также не могло сравниться ни с чем.

Покинуть Нью-Йорк было непросто: антисемитские законы, принятые правительством Виши, закрыли мне дорогу во Францию. Сперва я попытался вернуться в Бразилию, но в тот самый момент, когда посол собирался поставить штамп в моем паспорте, один из его хмурых советников ворвался в кабинет и заявил, что посол лишен полномочий выдавать особые визы. Все это напоминало какой-то шпионский фильм. К счастью, представители Фонда Рокфеллера смогли найти для меня место преподавателя в нью-йоркской Новой школе социальных исследований в рамках программы по защите европейских мыслителей. Февральским утром 1941 года я отправился в дорогу на борту корабля «Капитан Поль Лемерль». На этом небольшом пароходе, где было всего два кубрика, разместилось 350 человек. Но позвольте мне остановиться на этом: жаловаться на бытовые неудобства после ужасов Холокоста кажется мне постыдным. Надеюсь, вы меня поймете. Кроме того, на корабле происходили удивительные вещи: к примеру, среди пассажиров был странный тунисский коммерсант, который вез в чемодане картину Дега. Еще одним пассажиром был

38

анархист Виктор Кибальчич, известный под псевдонимом Виктор Серж, который двумя годами ранее написал «Полночь века».

ВЕЙЛЬ: Интересно, почему он использовал в названии книги риторический вопрос (оригинальное название книги S’il est minuit dans le siecle дословно переводится как «Полночь века ли это?» — Прим. перев.) Позднее похожее название для своей книги выбрал Примо Леви — «Человек ли это?». Быть может, риторический вопрос лучше всего выражает возмущение варварством?

ЛЕВИ-СТРОСС: Возможно, вы правы. Я никогда не думал об этом. Как бы то ни было, мы с Виктором Сержем общались не слишком часто. Величайшим открытием в той поездке для меня стал Андре Бретон, которого сопровождали жена и дочь. Я никогда не забуду, как впервые услышал его имя, которое он назвал, сойдя с корабля в марокканском порту. Я восхищался сюрреалистами: моими настольными книгами были «Парижский крестьянин» и сам «Манифест сюрреализма». Я даже попробовал автоматическое письмо. Мы с Бретоном вскоре подружились, и когда три месяца спустя я — наконец-то! — обосновался в Нью-Йорке, мы продолжили общение. Благодаря сюрреалистам я начал смотреть другими глазами на целый ряд предметов, которые ранее казались мне недостойными искусства.

ВЕЙЛЬ: Раз уж вы заговорили об автоматическом письме, не могу не рассказать вам одну историю.

В течение некоторого времени — однако это произошло несколько позже — члены группы Бурбаки заигрывали с УЛИПО, «Цехом потенциальной литературы», который основали Франсуа Ле Лионне и Раймон Кено примерно в 1960 году. То была группа писателей и математиков, которые стремились найти новые формы и структуры в литературе. Они представляли слова точками, фразы — линиями, абзацы — плоскостями и пытались ответить на вопрос: какая польза в том, что для любой фразы и слова, не содержащегося в ней, всегда можно сформулировать другую фразу, которая будет содержать это слово и ни одно из слов исходной фразы? Участники УЛИПО писали стихи со словарем в руках: они брали за основу какой-нибудь известный текст на французском языке и заменяли каждое слово следующим по словарю: к примеру, «пламя любви» превращалось в «зов копоти».