Пока еще не домашние - страница 7

Около ста лет назад Н. М. Пржевальский привез в Петербург доказательства существования дикого верблюда - скелет и шкуру животного. И сейчас несколько сот диких верблюдов обитают в Монголии, в Заалтайской Гоби. Всегда настороженные, они с большого расстояния замечают приближение людей и убегают. И муфлоны, и дикие козы, и дикие верблюды - предельно пугливые и недоверчивые животные. Их никак нельзя считать особенно предрасположенными к приручению.

О нраве и облике дикого предка наших коров - тура, мы, к сожалению, сейчас можем судить только по письменным источникам, отдельным старым рисункам и немногим сохранившимся в музеях скелетам. Последняя корова-турица погибла в Польше в 1627 году. Только сейчас мы начинаем осознавать, какая это большая потеря для человечества! Гнедые туры были огромными животными, значительно более крупными, чем наши коровы, о чем мы можем судить по скелетам быков-туров, высота которых в холке достигала двух метров.

Очевидно, неспроста былины, легенды и хроники княжеских охот единодушны в описании неукротимости и мощи туров.

Но не будем сбрасывать со счетов возможность того, что охотники прежних времен были не прочь преувеличивать силу и свирепость убиваемого зверя и тем самым приукрашивать свои подвиги. В средние века в некоторых местах бытовал обычай приводить захваченных на охоте телят-туров в селения и там их содержать. Судя по тому, что о дальнейшей судьбе пленников хроники умалчивают, можно думать, что вряд ли те становились совершенно ручными.

Предок наших лошадей тарпан прожил на Земле немногим дольше тура. Последние в мире тарпаны, доставленные с юга Украины, жили некоторое время в Московском зоопарке. Это было недавно, когда уже была изобретена фотография, запечатлевшая облик этого животного и позволившая нам иметь представление о предке домашней лошади.

Известно, что попытки приручить тарпана предпринимались в прошлом веке много раз. Но все они окончились неудачей. Кони были настолько дикими, что в неволе отказывались от еды и питья и погибали.

Предельно выраженная у диких форм домашних животных природная пугливость к людям, а иногда еще и агрессивность заставляют поставить под сомнение гипотезу о легком одомашнивании через случайное приручение для игр и развлечения диких ягнят, козлят, телят, жеребят, ослят и верблюжат, захваченных на охоте. Было бы ошибкой приписывать живущему в суровой борьбе за существование человеку неолита такие бескорыстные чувства по отношению к традиционным объектам охоты, которые в наше время испытывают жители больших городов, например к диким уткам. Когда мы с умилением кормим в городском парке из рук крякву, мы забываем, что всего два-три десятилетия назад нормальным было смотреть на эту птицу исключительно как на дичь, естественная судьба которой - быть зажаренной к обеду. И весьма сомнительно, чтобы многие тысячелетия назад наши предки приручали и одомашнивали животных лишь из благородного желания общаться с братом меньшим. Только материальная польза человеку, как учит Дарвин, была стимулом приручения и одомашнивания животных, ставших сельскохозяйственными.

В неолите человек уже не был просто охотником. Он, вобравший в себя опыт предков, хорошо знавший повадки диких зверей, умевший строить западни и использовать загон, вооруженный луком, стал Великим Охотником. Но охота, как известно, очень зависит от сезона. Причина этого в том, что многие животные совершают сезонные миграции, в разные времена года их численность различна (появляется и подрастает молодняк) или меняется поведение (небольшие группы осенью сбиваются в стада). Для умелого охотника важно не только добыть животных, но и равномерно распределить пищу по всем временам года.

Конечно же, было замечено, что после удачной охоты загнанных в ловушки или раненых зверей выгодно не добивать, а сохранять как своего рода «живые консервы», особенно летом, когда туши быстро портились на жаре. И, наверное, летом люди заметили, что с помощью охапки травы или веток можно продлить жизнь и сохранить упитанность загнанного за загородку, раненного на охоте или даже специально покалеченного зверя. Забой животных откладывали на потом, когда появлялась потребность в их мясе.