Пока мы были не с вами - страница 7
— О небеса! О боже милосердный! У нее больше одного ребенка внутри. Так и есть!
Папа что-то бормочет, но я не могу разобрать его слова. Слышны звуки его шагов — он проходит через комнату, останавливается, затем идет обратно.
— Миста Фосс, я ничего не могу поделать,— говорит акушерка.— Если вы немедленно не доставите эту женщину к доктору, тогда деткам не суждено будет увидеть свет, и она умрет вместе с ними.
Брини отвечает не сразу. Он ударяет кулаками в стену так сильно, что качаются рамки с фотографиями Куини. Что-то падает, слышится звяканье металла о дерево, и я — по звуку, который раздался, и по месту, с которого оно упало, — знаю, что это. Мне даже кажется, что я вижу оловянное распятие с грустным человечком на нем, и мне хочется забежать в хижину, схватить его, опуститься на колени перед кроватью и прошептать те загадочные польские слова, которые произносит Куини в ненастные ночи, когда Брини нет на лодке, а потоки дождя стекают с крыши и волны бьются о борта плавучей хижины.
Но я не знаю странного, резкого языка, который Куини выучила в своей семье. Она оставила ее, когда сбежала на реку с Брини. Несколько спрятанных в памяти польских слов превращаются в бессмыслицу, когда я пытаюсь сказать их вместе. Все равно — если бы я сейчас взяла в руки распятие Куини, то прошептала бы их оловянному человечку, которого она целует, когда приходят бури.
Я бы сделала все что угодно, только бы помочь Куини родить и снова увидеть ее улыбку.
За дверью ботинки Брини шаркают по доскам, и я слышу, как позвякивает распятие на деревянном полу. Брини выглядывает в мутное окно, которое он забрал с фермы. Еще до моего рождения он разобрал дом на ферме, чтобы построить нашу лодку. Мама Брини умерла, посевы который год подряд уничтожала засуха — дом все равно достался бы банку. Брини решил, что нужно уходить на реку, и оказался прав. Когда по всем ударила Великая депрессия, он и Куини уже счастливо жили на реке. «Даже Депрессия не смогла уморить голодом реку,— так Брини говорил каждый раз, когда рассказывал мне эту историю. — У реки свое волшебство. Она заботится о своих жителях. Так будет всегда».
Но в эту ночь волшебство не сработало.
— Миста! Вы меня вообще слышите? — акушерка начинает грубить. — Я не хочу, чтобы их смерть была на моей совести. Вы отвезете свою женщину в больницу. Сейчас же!
Я вижу через оконное стекло, как застывает лицо Брини. Он крепко зажмуривается и бьет себя по лбу кулаком, затем бессильно опускает его на стену.
— Там буря...
— Мне плевать, если сам дьявол начнет там танцевать, миста Фосс! Я для этой девочки больше ничего не могу сделать. Ничего. Я не хочу, чтобы ее кровь была на моих руках, нет уж, сэр!
— Она никогда... с другими детьми... не было никаких проблем. Она...
Куини кричит — звук высокий и громкий, он врезается в ночь, словно вопль дикой кошки.
— Вот только вы, должно быть, забыли мне сказать, что раньше она никогда не рожала сразу двоих!
Я поднимаюсь на ноги, беру Ферн и сажаю ее на крыльцо хижины рядом с Габионом — ему два года — и Ларк, которой шесть. Камелия, смотревшая в переднее окно, сейчас тоже поворачивается ко мне. Я закрываю ворота на трапе, тем самым запирая малышей на крыльце, и поручаю Камелии следить за младшими, чтобы они через них не перелезали. Камелия только хмурится в ответ. Ей десять лет, и она унаследовала от Брини его упрямство, темные волосы и глаза. Она не любит, когда ей указывают, что делать. Она упряма как осел, а порой еще и глупее его. Но если малыши начнут бузить, все станет еще хуже, чем сейчас.
— Все будет хорошо,— обещаю я и поглаживаю их, словно щенят, по мягким золотым волосам.— Куини сейчас просто очень тяжело, вот и все. Не нужно ее беспокоить. Сидите смирно. Старый оборотень-ругару прячется где-то рядом, всего минуту назад я слышала, как он дышит... Наружу выбираться небезопасно.
Теперь, когда мне уже двенадцать, я не верю ни в ругару, ни в злых духов, ни в безумного капитана Джека, предводителя речных пиратов. Ну по крайней мере, не совсем верю. И сомневаюсь, что Камелия хоть раз поверила в россказни Брини.