Поколение влюбленных - страница 41
— Катя, не надо так говорить, — Сан Палыч выглядел как несправедливо приговоренный арестант, даже его бравые усы поникли, — ты сама не представляешь, как быстро все меняется в жизни.
— Что? — Зеленый презрительный взгляд вернулся в нашу сторону. — Это ваша обязанность — врать пациентам?
— Катя, как ты можешь так говорить! — на заднем фоне возмущенно закудахтала Надя.
— Я говорю правду, — не повернув головы, процедила Катя, — в отличие от некоторых. Мне надоело, что везде все врут. Дома, на улице, по телевизору — одно вранье.
«Фу, какой низкопробный пафос», — подумала я. А Коваленко с вызовом глянула на Сан Палыча:
— Думаете, я пыталась покончить с собой из-за несчастной любви? Из-за того, что этот идиот меня бросил? Ничего подобного! Я бы сама скоро ушла от него. Просто это было последней каплей в море вранья! Он мне врал, что любит, родители мне врали, что все будет хорошо. Теперь вот вы мне врете. А для чего? Почему вы меня пытаетесь убедить, что надо жить? Что в этой жизни такого хорошего, что за нее все цепляются? Зачем жить? Чтобы закончить институт и потом каждый день убивать десять часов своей жизни за офисным столом? Смотреть по вечерам сериалы и нюхать потную спину мужа по ночам?
— В жизни есть не только сериалы и потные мужчины, — осторожно заметил Сан Палыч.
А рыжую Катю, как говорится, понесло.
— А что еще? Все остальное — только для избранных, для тех, кто с золотой ложкой во рту родился! И вы это прекрасно знаете! Да, я уже сейчас здесь, не вставая с кровати, могу предсказать все, что меня ждет!
— Тебе так только кажется, — устало сказали усы Сан Палыча, — никто не может знать, что его ждет в будущем.
— А чего здесь не знать, — Катя презрительно скривила губы и сразу перестала быть похожей на ангела, — посмотрите, как живут большинство людей! У нас одна соседка вечером смотрит «Кармелиту», а другая — «Клон» — вот и вся разница. На работу они обе встают с отвращением, потому что надоело, да и платят копейки. Вечером обе несутся закупаться в универсам и жарить котлеты для своего семейства. А вместо секса ночью будут с мужем подсчитывать, хватит ли им денег, чтобы взять еще один кредит и немножко отложить на отпуск. Вот и все радости жизни!
Все это говорилось трагическим голосом с апломбом плохой актрисы. Я сама когда-то страдала подобным бредом и знала, что это признак кривого взросления. То есть когда по мере роста человека заносит из одной крайности в другую. Раньше, слушая подобные монологи, я относилась к ним снисходительно, но в этот раз случилось непредвиденное. Пока Коваленко с больничной койки вещала о серости жизни, я отвела глаза. И увидела, как Маруся, сидя на краю кровати и подавшись всем корпусом вперед, жадно слушает Катькину проповедь. А над темноволосой головой в воздухе… Впервые это происходило на моих глазах. Маруся ничего не ощущала: она вся была поглощена услышанным. А от ее тела расползалась серая, еле видимая дымка: она отслаивалась от кожи и, словно влачимая невидимым ветром, ползла вверх серыми обрывистыми клочьями, скапливаясь вокруг головы в небольшое плотное облако пепельного цвета.
«Так вот как это происходит», — подумала я, тупо глядя на бледное личико Марии.
— Назовите мне хоть одну вескую причину для того, чтобы жить! — потребовала Коваленко.
И тут я сорвалась.
— Замолчи, дура набитая! — заорала я на нее. — Ты сама хоть понимаешь, какой бред несешь?! Соплячка несчастная! Из-за таких дур, как ты, люди гибнут, а вы сами всю жизнь из воды сухими выходите!
Зеленые глаза испуганно заморгали. Такой реакции на свои откровения она ожидала меньше всего.
— От еды она, видите ли, отказывается! — Мой голос просто срывался от злости. — Да такой здоровой кобыле, как ты, пара дней голодовки только на пользу пойдет. Лишний жирок сбросишь, и ничего не случится.
— Саша, успокойся! Она же еще ребенок. — Матвей испуганно схватил меня за руку повыше локтя.
Однако его слова подействовали на Коваленко еще больше, чем мои оскорбления.
— Я не ребенок! — Катя подскочила на кровати и яростно глянула на него. — Я «Эммануэль» в двенадцать лет прочитала!