Покоя не будет - страница 9

Лихарев курит сосредоточенно, смотрит вдаль, туда, где кучатся тучи, о чем-то думает, и Олегу Павловичу не хочется перебивать его думы. Сам поддался тревожно-радостному чувству, которое возникает каждый раз, когда перед ним без края вольно распахиваются родные дали. Чувство это особое, оно словно пронизывает насквозь, и тогда этот простор, его величие и неповторимость ощущаешь каждой кровинкой, будто сам становишься частью этого простора.

— Я пять лет плавал на море, — наконец заговорил Лихарев. — И сейчас еще во сне иногда качает меня по волнам туда-сюда, знаешь, когда штормяга бьет.

— Не был я на море, Федор Алексеевич.

— Съездить стоит, посмотреть. Но вот сухопутная душа — не стал моряком, а как звали остаться! Бывало, сменишься с вахты, заснуть никак не можешь: березки перед глазами, вот эта речушка, поля. Поверишь, даже муравья, который ползет по шершавой коре, знаешь, такой труженик — целую палку волочит за собой, даже вот этого муравья явственно видел. И такая тоска за горло брала, мочи нет.

Такой тоски Ивин не знал, из родных краев никуда не уезжал, разве что учиться, но ведь каждое лето дома на каникулах был.

— Когда, помню, вернулся домой, что-то автобусы не ходили со станции, так я пешком, дождь лил как из ведра, а я песни пою и плачу, вот, понимаешь, до чего довела тоска. И если спросят меня: «Федор Алексеевич, что ты на свете больше всего любишь?» Я скажу: «Сеять». Не объясню тебе почему, но сеять люблю, убирать не так, а вот сеять… Земля мягкая, мягкая, солнышком прогретая. Падает в нее зерно, маленькое — с ноготок. Падает и начинает жить. Скушно говорю?

— Нет, нет, что ты, Федор Алексеевич!

— Вот я даже чувствую, как оно начинает жить, соки в нем просыпаются, понимаешь, и начинает бродить, выталкивать кверху зеленую стрелку. Иногда я хожу, хожу, а потом лягу где-нибудь на краю поля, прильну ухом к земле, и, поверишь, мне кажется, что я слышу, как живут эти зерна, как шуршат их зеленые стрелки, стараются поскорее вылезти наружу. Слышу и все. Медведеву как-то рассказал об этом, он смотрел-смотрел на меня, так это серьезно смотрел, а потом сказал: «Ты же, Федор, поэт!» Только я не знаю, чувствуют ли такое поэты, может, это им ни к чему, а для меня это жизнь.

Лихарев замолчал, погасил окурок, поплевал на него для порядка и решительно встал. Поднялся и Ивин.

— Вот почему весной нет мне покоя, — улыбнулся бригадир, — ни днем, ни ночью, и что удивительно — я делаюсь двужильным, не устаю. Это моя пора.

Разговаривая, они двинулись по дороге. Почти у самого полевого стана их догнала черная «Волга». Поравнявшись, она мягко остановилась. Открылась дверца, и перед Ивиным и Лихаревым вырос сам секретарь обкома партии Петр Иванович Грайский. Он в демисезонном синем пальто, в фетровой шляпе. Ростом под стать Федору Алексеевичу: пожалуй, они и ровесники — им лет по тридцати пяти.

О Грайском Олег Павлович слышал еще в партийной школе. Когда-то Петр Иванович был секретарем райкома партии, а с Ивиным учился один товарищ, заместитель председателя райисполкома. Он-то и рассказывал о Грайском много хорошего. Сейчас трудно восстановить что именно, однако запомнилось одно — у Петра Ивановича феноменальная память. Когда выступал, то бумажками не пользовался, сводки знал наизусть. Почему именно эта сторона сильнее всего врезалась Олегу Павловичу, сказать трудно.

С Грайским Ивин познакомился лично совсем недавно. Повод для знакомства был не очень и удобен, но в жизни не все бывает удобным. Задумал Олег Павлович уйти из парткома. И с Яриным трудно работать, и сама работа не удовлетворяла. Тянуло в совхоз, поближе к людям. Сначала завел об этом речь с Яриным, но тот и слушать не захотел, да еще отчитал, как мальчишку. Олег Павлович обратился к Грайскому, когда тот приехал на районный партийный актив. Секретарь обкома пообещал тогда посодействовать, а это уже было много.

Помнит он тот разговор или нет? На цифры у него память изумительная, а на людей?

Петр Иванович поздоровался с Олегом Павловичем так, что трудно было определить, помнит он инструктора парткома или не помнит. Его интересовал Лихарев.