Полдень 23 век. Возвращение Тойво - страница 10

Тем не менее, до этих событий спецотдел КОМКОНа-1 продолжал наблюдение за подкидышами (я был консультантом и внештатным сотрудником этого отдела). Работа эта была довольно рутинная. Подкидыши ничем особенным себя не проявляли. Жили, работали, как все нормальные люди. Следует лишь отметить тот факт, что все они довольно равнодушно отнеслись к Большому Откровению, никто из них не страдал СБО, и вообще, похоже все это прошло как-то мимо них. Что тоже было довольно странно.

Таково, в общих чертах, было состояние человечества в первые три десятилетия XXIII века. Прямо скажем, ничто не внушало оптимизма.

И вдруг забрезжила надежда…

Для меня Вторая волна началась со звонка из Харьковского филиала Института Чудаков. П. Сорока и Э. Браун, те самые члены группы «Людены», авторы «Пяти биографий века», упомянутые в моем предыдущем мемуаре (в то время они еще были сотрудниками ИИКИ) пожелали со мной встретиться лично и сообщить мне некоторые факты, которые, как они выразились, «несомненно меня заинтересуют». Надо сказать, что им удалось расшевелить мое любопытство. Я не особенно верил в то, что факты, которыми они располагают, будут действительно мне интересны, но мне хотелось посмотреть на авторов биографии Тойво Глумова, и узнать, кто же все-таки скрывается под этими псевдонимами. И я согласился.

(Конец экскурса)

Выстрел у Степана не получился. Вместо того чтобы замертво рухнуть к ногам охотника, рукоед попытался откусить ему руки. Вместе с карабином. Кулинар-дегустатор Грэг, который стоял от приятеля всего в нескольких шагах, не успел даже поднять свой «оленебой». По поляне пронесся темный вихрь, и чудовище распласталось на морщинистом стволе псевдосеквойи, уже безнадежно мертвое. Вихрь сбавил обороты и превратился в Александра Дымка. Ни единая капля пота не оросила его бледного чела. Со свойственной ему безмятежной мрачностью Дымок оглядел свою жертву, поднял брошенный карабин и сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:

— Рукоеду не стреляют в лоб. Его обходят сзади и бьют в затылок.

— В следующий раз буду знать, — пробурчал сконфуженный Степан. — Спасибо, Саша.

— Не за что, — отозвался Дымок. — Продолжаем движение. Глядите в оба, парни!

Они снова двинулись по извилистой тропе, неуклонно скатывающейся в низину. Здесь почти уже не встречались исполинские, подпирающие зеленовато-синие небеса, колонны псевдосеквой. Почва для них была не подходящей в этом краю, слишком зыбкой и ненадежной. Сухие песчаные откосы сменились глинистыми наплывами, скрытыми под сплошным ковром из красного моха. Даль заволакивало пластами пара, поднимающегося над Горячими болотами: в воздухе отчетливо пахло пустыми щами.

— Замечательное место, — принялся разглагольствовать Степан. — Я слышал, этот мох можно есть. Вот так прямо отрываешь клочьями и ешь…

— Все не так, Степа, — откликнулся Грэг. — Этот мох не только нельзя есть, но и просто лежать на нем не рекомендуется.

— Это почему? Ядовитый, что ли?

— Нет, но выделяет летучие вещества, галлюциногены…

— Вот дьявол! — Огненноволосый с опаской покосился на красный ковер.

— А вот почва возле болот и в самом деле съедобная, — продолжал Грэг. — Собственно, на ее основе великий Пашковский и создал свои знаменитые плантации…

— Тихо! — Дымок замер на полушаге, предостерегающе поднял руку.

Оба приятеля мгновенно умолкли. Сорвали карабины с плеч, принялись озираться, поводя воронеными стволами. Лес тут же надвинулся. Обступил со всех сторон. Он словно старался привлечь к себе внимание трех человек, свалившихся в него с неба. Лес корчился, приседал, переливался радужными пятнами, кривлялся, словно паяц. Смотреть на него было сущим мучением, взгляду не за что зацепиться, хотелось отвернуться, или хотя бы закрыть глаза. Но глаза в лесу закрывать нельзя, и потому приходилось глядеть в оба. И Степан с Грэгом глядели. Глядели и недоумевали. В лесу все было странным. Человеку неопытному совершенно невозможно понять, к чему следует присматриваться, а заодно и прислушиваться? Приятели недоумевали, но полагались на опытность своего товарища. И потому вздохнули с облегчением, когда Александр Дымок произнес: