Полдень, XXI век, 2003 № 05-06 - страница 13

ЗАГРЕЙ присел на кровать подле Ни-Ни. Она чуть пополнела, округлилась, теперь видно, что ей не больше двадцати. В старинной этрусской вазе стоял огромный букет прозрачных асфоделей. Ни-Ни спала и вдыхала их запах. А что, если он видит ее в последний раз? Поцеловать? Тогда разбудит. Нет, нет, нельзя. Он не имеет права ее пригласить. А если бы и имел — все равно не взял бы. Вдруг комиссия ее пропустит, а его — нет? Он этого не вынесет.

ЗАГРЕЙ на цыпочках двинулся к двери.

Он занял очередь. Рядом с ним сидела немолодая женщина и со скучающим видом лузгала семечки. Шелуха сыпалась на пол.

— Бери! — она повернулась к ЗАГРЕЮ и щедро отсыпала ему в ладонь. Он разгрыз парочку, хотя заранее знал, что семечки пустые.

— Хочешь остаться или вернуться? — спросил ЗАГРЕЙ.

— Разве мое желание что-нибудь значит?

— Конечно, — соврал он. Зачем — и сам не знал.

ЗАГРЕЙ вспомнил о Ни-Ни и нахмурился. Что будет с Ни-Ни, если комиссия его пропустит? Она ведь даже не знает, куда он ушел. Бедняжка. Проснется, увидит асфодели. Не надо думать о ней. Нельзя ни о чем сейчас думать.

Его наконец позвали. ЗАГРЕЙ вошел. В белой комнате за белым столом, накрытом белоснежной скатертью, сидели трое. Они были в белом, и лица тоже белые, и глаза — бельма. Они улыбались белыми губами.

— Ваше имя, — спросил белый, сидящий в центре.

— ЗАГРЕЙ, — он мог только так произнести свое имя — вровень со всеми. Ведь он, придя на комиссию, пытался сравняться со смертными. Но лишь пытался, ибо и сам чувствовал — не удалось.

Сидящий слева стал рыться в каких-то бумагах. Сидящий справа потирал худые, тонкие руки, будто замерз. Тот, что в центре, остался неподвижен.

— А когда вы умерли, ЗАГРЕЙ? — сидящий слева оставил бумаги, и его бельма строго уставились на ЗАГРЕЯ.

— Я не умирал. То есть… Я всегда здесь. Здесь родился.

Тот, что справа, хихикнул:

— Такого не бывает.

ЗАГРЕЙ сообразил, что совершил чудовищную глупость, сказав правду. Надо было выпытать у кого-нибудь имя и под этим чужим именем пройти комиссию и получить пропуск на возвращение. Но теперь было поздно. Злясь на себя, ЗАГРЕЙ стукнул кулаком по лбу. Но это мало помогло.

Трое за столом стали перешептываться.

— Если он не умирал, то как мы его выпустим? — шептал один довольно громко.

— Но он живой, здесь ему делать совершенно нечего.

— Ну и что, коли живой? Разве это имеет значение? Главное, он не умирал.

— Послушайте! — ЗАГРЕЙ попытался вмешаться. — Живому здесь совершенно невыносимо. Я наказан, как Тантал, но наказан без вины.

Теперь три пары бельм уставились на него. Тот, что справа, вновь стал тереть руки.

— Его нет в бумагах, значит, его нельзя выпустить, — сказал тот, что слева.

— В конечном счете, жизнь лишь миг по сравнению со смертью, — сказал тот, что справа. — Зачем она тебе?

— Я хочу жить! — заорал ЗАГРЕЙ, наваливаясь всем телом на стол. — Слышите, вы, тупые комья белой слизи! Внесите мое имя в список!

Он схватил бумагу, схватил стило и принялся писать. Но напрасно стило скребло бумагу — имя ЗАГРЕЯ в списке не появлялось. Он скомкал лист, отшвырнул в угол и вышел. Боль билась в груди, пульсировала в висках, пронизывала каждую клеточку тела.

«Во всяком случае, у меня есть Ни-Ни», — попытался он утешить себя.

Но это было слабое утешение. Становилось только больнее. Он почему-то вспомнил куклу во дворе-колодце и пообещал дать ей хлеба.

Он долго бродил, по улицам и даже вышел к самой окраине — там, где плотно роился сизый туман, то есть из сонной массы еще не выделились волокна сна. В этот плотный сизый туман никто никогда не углублялся. Говорят, если уйти туда, то сойдешь с ума и назад не выйдешь и будешь бродить и бродить, пока не расплавишься и сам не станешь чьим-то сном. Сказки, наверное. Но у ЗАГРЕЯ не было желания проверить.

Старик с растрепанной седой бородой плел веревку. Плел и плел, веревка стлалась по земле и терялась в слоистых полосах тумана, что отделялись от сонной массы и плыли к темной каменной массе города, которым правил Дит.

— Ты Окнос? — спросил ЗАГРЕЙ.

Кажется, он слышал что-то про него. Но что — припомнить не мог.

— Окнос, — подтвердил старик. — Разве не видишь — плету веревку. Значит, Окнос.