Полет кроншнепов - страница 18

— Ты ведь большой мальчик, Маартен, и не станешь плакать, — обращается ко мне мама.

— Не буду. — Я отвечаю насупившись, потому что мне не хочется, чтобы мама сажала меня на колени.

Плакать после того, как мы прошли через площадь и ничего страшного не случилось, я просто не могу. Мне странно видеть этих плачущих детей. Ведь они такие же, как и я, но кажутся намного меньше, и я словно башня возвышаюсь над ними, хотя меня, единственного, и не посадили на колени. Звенит звонок, и женщина, которая в очереди была первой, проходит в кабинет. Ребенок визжит и брыкается. Первое время, как за ними закрылась дверь, нам ничего не слышно, потом раздается истошный вопль, потом плач и еще вопль. Немного погодя мамаша появляется в дверях с девочкой на руках. Ее лицо почти полностью закрыто огромным ватным тампоном, который постепенно становится красным.

— Следующий, — приглашает мужчина в белом халате.

Так уж здесь заведено — или раздается звонок, или выходит мужчина. Я пытаюсь найти закономерность в этом чередовании: быть может, у детей, которых приглашает мужчина, меньше кровотечение, чем у тех, кто идет по звонку. Мы тем временем продвигаемся по скамейке к кабинету, а в наружную дверь входят все новые и новые матери с детьми. Новички, заслышав плач в кори доре, принимаются хныкать или даже реветь во весь голос. Некоторые при этом кричат: «Не хочу, не хочу!»

А вот я не плачу, только крепко-накрепко сжимаю губы и кулачки. Может быть, я и заплачу, когда подойдет наша очередь, если услышу «следующий», но я знаю точно, что этого не произойдет, если нас вызовут звонком. И вот подошла наша очередь, я слышу звонок, подскакиваю и впереди мамы вхожу в кабинет. Не знаю почему, только мне хотелось услышать именно звонок, а не голос мужчины в белом халате. Однако он здесь, и я начинаю постепенно терять свое мужество, когда поднимаю на него глаза.

— Какой большой мальчик, — говорит доктор.

Мама подводит меня к какой-то женщине в шапочке и длинном белом фартуке. Женщина опускается на черный стул и сажает меня к себе на колени. Я пытаюсь сопротивляться, но она крепко держит меня, и я сердито смотрю на маму.

— Потерпи немного, — успокаивает она меня, — будь умником, это быстро пройдет.

В другом конце комнаты полыхает пламя. Доктор держит над огнем какие-то щипцы. Вот они стали темнокрасными. Доктор направляется в мою сторону, но не щипцы в его руках пугают меня, а огромные перчатки, которые делают его руки громадными.

— Открой рот, — произносит он.

Я раскрываю рот как можно шире. На глаза наворачиваются слезы из-за невыносимого жара, идущего от щипцов, но, прежде чем я успеваю закричать, на меня обрушивается чудовищная, отчаянно жестокая боль, она пронизывает насквозь, и из меня помимо моей воли вырывается пронзительный вопль. Я чувствую во рту вкус крови и снова переживаю эту боль, но плакать я не могу, и получается только визг — настолько все произошло внезапно и неожиданно. Заплачь я сейчас, ко мне пришло бы облегчение, но оно не приходит, потому что огненная полоса вокруг башни на площади сливается с кроваво-красным металлом щипцов, и я понимаю, чего боялся там, на площади. У меня нет сил сопротивляться, когда мама берет меня из рук медсестры. Я хочу что-то спросить, но ничего не получается. Мне нужно лишь узнать, почему мама допустила все это. Ведь я же не плакал. Медсестра подходит с большим ватным тампоном, стирает с моего лица кровь; я как будто ждал этого жеста, я плачу.

И вот мы плывем обратно, я лежу сверху на овощных ящиках, обдумываю прошедший день, мой первый выход в мир, а кровь все не останавливается. Крови не так много, и я уже не плачу. После врача я было начинал еще пару раз, но получались лишь глубокие всхлипы без слез. Я все никак не мог понять почему. Мне не приходилось никогда прежде покидать дом, ну разве только когда-то очень-очень давно, я просто не помню. В день моего первого знакомства с миром я вел себя примерно, не заплакал около огненной черты, не плакал на площади, не заплакал и у доктора. А он наказал меня почему-то раскаленными щипцами. Мне ужасно больно. И еще больнее от предательства отца и матери. Как они могли допустить это. Мы плывем в сумерках домой, мама рассказывает мне о том, как полезно удаление миндалин.