Полгода из жизни капитана Карсавина - страница 8

«К земле, прижаться к самой земле!..» — сработало единственно верное решение, и Анна Егорова бросила свою машину вниз, сливаясь с макушками деревьев.

Вторую атаку «мессершмиттов» удалось сорвать. Но отступаться от легкой добычи немцы, похоже, не собирались. Если что и мешало им поскорей разделаться с «русфанерой», так лишь большая разница в скоростях машин да еще это упрямое желание русского летчика как-то перехитрить их. Что говорить, маневрировать Иван умел: снаряды и пулеметные очереди пролетали мимо…

Трудно сказать, чем бы окончилась та неравная схватка, но, когда немцы заходили в очередную атаку, мотор на самолете Егоровой закашлялся, чихнул пару раз и заглох. Пропеллер замер теперь ненужной в воздухе палкой, машина по инерции еще летела, поддерживаемая легкими крыльями, но высота падала, падала, и вскоре Анне пришлось приземляться — прямо на снежное поле.

Когда «мессершмитты» улетели, она выбралась из укрытия в леске и осмотрела машину. Лопасть винта была отбита, масляный и бензиновый баки повреждены, куда-то отлетел один цилиндр мотора. Пробоины в плоскостях, фюзеляже — их Анна не стала считать. И без того было ясно — разделались гады!..

Ночь слабо спорила с зарей, когда Анну Егорову и ее пассажира остановил требовательный окрик:

— Стой! Стрелять буду!

Это оказались бойцы из артполка, в который и следовало доставить командующего артиллерией фронта. Связисты быстро отыскали в эфире и отдельную авиаэскадрилью связи, сообщили местонахождение младшего лейтенанта Егоровой, так что вскоре ее, обессиленную, обмороженную, доставили в штаб.

С радостью и тревогой встретили пилоты Егорову. Кто-то принес жиру — принялись натирать обмороженное лицо Анны, механик самолета Костя Дронов заботливо почистил кротовью маску — меховую шкурку с прорезями для глаз и рта.

— Теперь, командир, без маски ни шагу, — строго наказал он.

— Так ведь не на карнавале я, Костя.

— Ничего, обойдется, — несколько неопределенно заметил Дронов, а когда в эскадрилью прибуксировали его полуразбитый самолет, удивлению видавшего виды механика не было границ.

— Восемьдесят семь пробоин — и все-таки летел! — уже не так с сожалением о покалеченной машине, как с гордостью рассказывал он своим товарищам по эскадрилье и всякий раз подчеркивал: — А все говорят: «чертова дюжина». Подождите вот, мы еще поднимемся на ней в небо!..

Машину механик Дронов действительно восстановил. Соорудив над мотором подобие палатки, он защитил то ли себя, то ли мотор от ветра, и вместе с Анной быстро ввел поврежденный самолет в строй. Отказать Егоровой в этой ее помощи никто бы не смог.

Совсем недавно — всего несколько месяцев назад — прибыла Анна в эскадрилью связи. Была она среди парней единственной летчицей, и все по-братски полюбили ее и за добрый, ласковый нрав, девическую скромность, и за бесстрашие в их нелегкой летной работе. Казалось бы, что там особенного-то: ну вози фельдъегерей да офицеров связи, коль связной, разыскивай части, разведуй дороги, когда прикажут. Конечно, куда как просто — если бы еще не атаковывали «мессеры» да не стреляли бы по беззащитной машине с земли, кому не лень!

Впрочем, Анне Егоровой выбирать нечего было. Летать она согласилась бы хоть в ступе — лишь бы гнать врага с родной земли. А ее военкомат направил в Центральный аэроклуб, откуда предложили добираться до Сталино — учить полетам других, — с чем Егорова согласилась и добросовестно прибыла в назначенное место.

«Пути господни неисповедимы…» — сказала бы Степанида, узнав, куда же это понесло военное лихолетье ее дочку. В самом деле, еще по дороге на юго-запад попутчики по вагону усмехались над нею:

— Ты, девка, случаем, не ошиблась? Из Донбасса всех эвакуируют, а тебя туда несет зачем-то…

Не распространялась со всякими попутчиками о своих делах Анна Егорова. «Послали — значит, знают куда», — рассуждала про себя, но сводки Совинформбюро, передаваемые по радио, были совсем неутешительными, и это невольно настораживало ее.

Прибыв в назначенный предписанием город, Егорова отыскала аэроклуб, вернее, здание, в котором он располагался, но никого там и в самом-то деле не нашла. В пустых комнатах беззаботно гулял ветер, хлопал дверями, на стенах когда-то учебных классов трепыхались схемы самолетных устройств, плакаты. В большом зале, очевидно для торжественных и прочих собраний, висела, покосившись на одном гвозде, картина, на которой был изображен Ворошилов. «Нарком на лыжной прогулке», — было написано на бронзовой дощечке, приколоченной к толстой раме. Картину, должно быть, собирались взять, но в спешке только сорвали с места, и сейчас странно было смотреть, как румяный нарком не катил по накатанной лыжне, а летел куда-то вниз, по наклонной, выдерживая при этом размеренный прогулочный шаг. Анна остановилась у картины, повернула голову набок, чтобы рассмотреть ее, как бы должен был выглядеть нарком на лыжной прогулке — не будь он перевернут, — и невольно рассмеялась: любовно выписанная художником наркомовская улыбка никак не вязалась с его новым положением.