Политическая и военная жизнь Наполеона - страница 41

были не честолюбцы, но близорукие политики, слишком самоуверенные. Война не могла не вспыхнуть при переворотах, со всех сторон угрожавших Европе и при неимоверных требованиях Франции. Мир не был еще нарушен только потому, что противникам нашим нужно было время, чтобы согласить свои намерения.

Венский кабинет хотя и знал расположение России и Англии, но намерен еще был испытать, не удастся ли окончить дела миролюбиво; он и должен был прежде изложить причины неудовольствие и требовать удовлетворения, а потом уже взяться за оружие. С этою целью были открыты новые переговоры в Зельце, для окончательного разрешения всех споров. Барон Тугут(2), удалившийся от дел, чтобы не подписывать мира с нами, снова принял должность от Кобенцеля, который отправился в Зельц для переговоров с Франсуа де Нешато.

Хотя прямая цель этих переговоров не была объявлена официально, но не трудно было догадаться, о чем происходили прения. Очевидно, что советники Франца II(3) обманули бы его доверенность, если бы согласились, что положение Европы в середине 1798 года было тоже, как и тотчас по заключении Кампо-Формийского мира. При каждом новом требовании директория простодушно уверяла, что она чужда желания разорвать мир с Австрией: как будто первостепенная держава тогда только поднимает оружие, когда она сама оскорблена, и как будто уничтожение самостоятельности её соседей не есть уже достаточная причина для войны? Сверх того, Австрия имела право требовать, по последнему трактату, кроме очищения Швейцарии от французских войск, возвращения независимости Цизальпинии, Риму и даже Пьемонту, обращенным почти в завоёванные земли; или, по крайней мере, приличных вознаграждений за это насильственное приращение могущества её соперницы. Носились слухи, впрочем, весьма правдоподобные, что в Зельце договаривались об уступке некоторых провинций Апеннинского полуострова, в вознаграждение за отречение императора от приобретения Зальцбурга и Инфиртеля, и за допущение решительного влияния Франции на возникшие вокруг неё республики.

Когда все предложения Венского кабинета были отвергнуты, он убедился, что ему нечего ждать от Директории, и решился сблизиться с Россией. Держава эта тем менее могла оставаться чуждой происшествий, изменявших положение Европы, что она, по Тешенскому договору, была порукой благосостояния Германии, которой грозили разрушительные перевороты от превращения духовных владений в светские и от системы вознаграждений. Если бы даже политика не вменяла в обязанность императору Павлу I обратить внимание свое на происшествия в Швейцарии, Турине, Риме и на Средиземном море, он и тогда бы вступился в это дело, по живому участию, которое постоянно принимал в мальтийском ордене.

Петербургский кабинет чувствовал всю выгоду своего положения. Уступая очевидной опасности, угрожавшей целой Европе, он послал князя Репнина(4) сначала в Берлин, а потом в Вену, во-первых, чтобы убедить оба двора отказаться от всех вознаграждений в Германии, а во-вторых, чтобы принять меры против Франции и привести честолюбие директории в границы, начертанные мирными договорами.

Князю Репнину было легко достигнуть первой цели, потому что Фридрих Вильгельм находил даже в самых условиях Кампо-Формийского трактата средства возвратить Гельдрию, если отвергнут систему вознаграждений; но зато второе предложение не имело такого успеха, и Пруссия не соглашалась нарушить принятого ею нейтралитета. Молодой король её, одушевленный стремлением ко всему благому и дорого ценивший выгоды мира, занимался только исправлением того, что было расстроено расточительностью отца его. Он был убежден, что вся политика его должна стремиться к одному охранению границ и чести своего флага, и к тому, чтобы благоденствовать в мире, между тем как его соперники разоряли друг друга. Строгие критики осуждали управление его министра графа Гаугвица(5), и, несмотря на красноречивую защиту знаменитого Ломбара, вышедшую несколько лет спустя, еще остается нерешенным, оценил ли вполне берлинский кабинет все свои выгоды? Нельзя не согласиться, что положение Пруссии было весьма затруднительно: будучи государством второстепенным, она должна была держать равновесие между могущественнейшими державами, готовыми прийти в столкновение. К которой бы стороне ни пристал Берлинский кабинет, он мог дать решительный перевес; но нельзя же было ему оставаться спокойным зрителем унижения империи и порабощения Швейцарии и Италии. Может быть, явившись вооруженной посредницей, Пруссия бы лучше предохранила себя от бедствий, нежели сохраняя строгий нейтралитет. Умение пользоваться всем и обстоятельствами и вовремя употреблять свое могущество есть доказательство обширной и глубокомысленной политики. Вся логика Ломбара не в состоянии убедить нас, что Пруссия в эту решительную минуту употребила все свои усилия, чтобы отклонить грозившую Европе войну. Если бы она твердо и откровенно объявила умеренные требования, то склонила бы и Директорию к очищению занятых после мира земель, и Венский кабинет к большей уступчивости.