Политическое воспитание - страница 5

— Шарль, малыш, говорю тебе, это невозможно. Не сейчас, потом. Нужно подождать. Ну пойдем, сыграем партию в шашки.

На этот раз разрыдался Шарль и, выбежав из гостиной, бросился в свою комнату.

Когда Шарль приехал в следующее воскресенье, у него уже созрел план.

После завтрака он вышел из кухни во двор и направился к сараю, куда Луи убирал велосипед. Луи в это время был в столовой и расставлял приборы к обеду. Окна кухни и столовой выходили в сад, и никто не видел, как Шарль с кошачьей ловкостью выскользнул на улицу и тут же вскочил на велосипед.

Велосипед был немного велик для него, но он знал, что, опустив седло, он может приспособить его к своему росту. Ни в коем случае нельзя было заниматься этим около церкви, откуда через несколько минут должна была выйти тетя Анриетта. Поэтому, стоя на педалях, он помчался по тряской булыжной мостовой.

Пока он ехал по городу и даже когда уже выбрался за его пределы и оставил позади ипподром, он все еще чувствовал себя преступником, вором, за которым гонится невидимый преследователь. Он не видел никого и ничего и, сжав зубы, изо всех сил давил на педали, чтобы преодолевать подъемы, не слезая с велосипеда. Седло было жесткое, и сидеть ему на нем было очень больно. Да и тормоза оставляли желать лучшего, их надо было бы смазать. Но отступать было поздно. Наверное, тетя или Луи уже нашли записку, которую он оставил на видном месте на столе в ее комнате: «Дорогая тетя Анриетта, прости, что огорчаю тебя. Но я не мог отказаться от удовольствия совершить велосипедную прогулку вместе с товарищами по коллежу. Мы вернемся вечером. Не беспокойся. Извинись, пожалуйста, за меня перед Луи за то, что я без спроса взял его велосипед. Я тебя крепко целую» — и подписал «твой любящий Шарль» тем же готическим почерком, каким он писал свое последнее письмо матери. Эту записку он написал еще два дня назад в коллеже, изорвав сначала в клочки не один черновик.

По его расчетам, выехав в одиннадцать, к часу он должен был уже добраться до Ла-Виль-Элу. Он пробудет там до четырех, а в шесть вернется домой, так что Луи успеет к семи часам отвезти его в коллеж. Конечно, всегда есть риск проколоть камеру, но Шарль видел, что в сумочке, привязанной сзади к седлу, есть ключи и резиновые заплатки. Ну а если ему придется для ремонта заехать на какую-нибудь ферму, это займет у него не более получаса. Впрочем, Луи почти не пользовался своим велосипедом, и шины были в прекрасном состоянии.

Когда ипподром остался позади, он успокоился. Двадцати пяти минут ему хватило, чтобы выехать из города и преодолеть подъем. В этом, конечно, не было ничего удивительного, но пока все ему благоприятствовало. Дождя не было, и главное, ему не мешал встречный ветер. Свежий воздух, пустынная дорога, встреча с полями, высоким небом, в котором чувствовалось близкое дыхание моря, неяркое и как будто радостное солнце, пробивавшееся сквозь легкие облака, чайки, там и сям ищущие корм на вспаханном поле. Он полной грудью вдыхал этот наполняющий его радостью свет. Никогда еще не осмеливался он проделать в одиночку путь от Лa-Виль-Элу до города. И вот то, что он, не слишком отдавая себе отчет в своих действиях, отважился на эту поездку, которая была в известном смысле путешествием в неизвестное, придавало всему приключению значительность, какой он прежде никогда не испытывал. Он все время думал, что первый раз в жизни никто не знает, где он. Было неизвестно, где его родители, но они, если в этот момент и думали о нем, должны были считать, что он у тети Анриетты, а он был один вот на этой дороге. Они полагали, что знают, где он, в то время как он действительно ничего не знал. Может быть, он как-нибудь получит письмо. Он узнает почерк. В письме не будет адреса, но по нескольким словам он сможет угадать, где они скрываются. В окрестностях есть места, где можно спрятаться. Например, на заброшенных мельницах или в лесу Коатсизэн. Но его родители наверняка уехали гораздо дальше.

Что родителям пришлось бежать из-за немцев, в этом Шарль ни минуты не сомневался; он это понял с первых же слов тети Анриетты в прошлое воскресенье. Его отец не выносил немцев, называл их «нацисты», произнося это слово с презрительным присвистом. Шарль помнил, что, когда в округе появились первые немецкие части, отец говорил, что предпочитает взорвать все к черту, чем позволит немцам переступить порог Ла-Виль-Элу. И Шарль представил себе, как они все выбегают из дома, в то время как огромный столб пламени подбрасывает вверх крышу и хоронит нацистов под обломками. До сих пор дом не был оккупирован, и ни один человек в зеленой форме не переступал его порога. С другими дело обстояло иначе. В Сен-Пьере владельцам пришлось поселить у себя целый штаб, а самим тесниться в трех комнатках на третьем этаже. А в Ла-Бертрандьере немцы просто-напросто выгнали хозяев из дома, и те живут теперь в служебных постройках.