Половодье. Книга первая - страница 8

Ванька заторопился. Он ведь заглянул мимоходом. Дядя-мельник послал в лавку за литовкой, ждет, поди. И уже выпрыгнув из окна, Иван крикнул другу:

— Вечером на Подборную приходи! Знать, соскучился по девкам? И Нюрка Михеева должна быть.

— Что она?

— А ничего. Все такая же. В общем, не плошает, — и недвусмысленно подмигнул.

У Романа защемило и оборвалось сердце.

День прошел в сплошном дурмане. Тупая боль в голове не утихала. В виски стучалась кровь, как будто молотом вызванивали по наковальне. Тошнило от папирос, выкуренных натощак.

Роман хотел уснуть, но не смог. Брат снова уехал на пашню. Поп покаялся в мирских грехах и смиренно удалился восвояси.

Под окном появлялись и уходили соседи, о чем-то спрашивали. Роман отвечал и, наверное, невпопад. Раза три заглядывал в горницу отец, но сын притворялся спящим. Пить больше не хотелось, разговаривать тоже.

Мучила Нюрка. Он вспомнил все встречи с нею — от первой до последней, стараясь разгадать непостижимую тайну ее переменчивой души. Когда Роман впервые поцеловал Нюрку в колке, она с каким-то странным любопытством посмотрела на него, засмеялась радостно и снова подставила губы. Потом сама целовала жадно, с болью. И вдруг повернулась и убежала.

Через неделю они снова встретились, не договариваясь, а так, случайно. По крайней мере, для нее нежданной была эта встреча. Что до Романа, то он искал Нюрку, искал упорно, нетерпеливо.

Роман водил купать лошадей и увидел ее у озера. Окликнул. Она подошла грустная, задумчивая. И все время молчала. Хотел обнять Нюрку, но она отвела его руку.

А после опять стала веселой, смешливой, беззаботной. Обещала ждать…

И вот теперь Иван сказал: не плошает. Конечно, не знает Ванька, как дорога она Роману. Если бы знал, не травил бы распаленного сердца. А может, он просто ляпнул первое, что пришло на ум?

Нет, Роман никуда сегодня не пойдет. С него довольно. Уж если не повезло, нечего и волынить, людей смешить. Да и так ли хороша Нюрка? Ну, видная, а что из того? Ничего особого, если ветер в голове, если поклясться ей все равно, что плюнуть.

И все же вечером, когда по улице прогнали стадо, Роман засобирался на Подборную. Помылся в бане. Достал из сундука белую шелковую косоворотку, витой поясок с кистями. Принарядился и не узнал себя.

— Далеко, сынок, собрался? — спросил в прихожей отец.

— Прогуляюсь. По селу пройдусь.

— Ну, сходи, сходи. Попроведай знакомых.

— Я к Ваньке Боброву.

— И к нему можно. Дружками доводитесь. А когда, значит, вернешься с гульбища, поужинай. В печке борщ… — и понимающе улыбнулся.

— Да я не на гульбище.

— Знаю. Сам был молодым. Дело это — известное.

— Чудной ты, тятя! — Роман торопливо завершал сборы.

На Подборную шел по огородам, чтобы избавиться от надоедливых расспросов. Его сегодня тяготили всякие разговоры.

Невесело же началась твоя тыловая жизнь, рядовой Роман Завгородний. Ой, как невесело!

У приземистой, обветшалой пожарки, что с давних пор сторожит село на площади, — два старых, сивобородых деда, оба босые. Роману знаком один из них. Это Гузырь, безродный, невесть откуда взявшийся старикашка. Лет десять назад хворого подобрала его на улице бабка Лопатенчиха, чтоб схоронить по-христиански. А он выжил, набрал силенки на бабкиных харчах и теперь вместе с нею коротал свой век, занимаясь рыбалкой. И еще плел дед корзинки. Прослыл большим умельцем в этом деле. Роман не раз приносил ему из бора ракитник, за который получал плату карасями.

— Здорово, паря! — Гузырь приподнял старый солдатский картуз и бойко подкатил на кривых, ревматических ногах к низкому заплоту из жердей, охватившему пожарку. — Домой вернулся, заноза-парень?

— Как видишь, дед.

— Служба приятственная штука, любо-дорого, да у тятьки с мамкой способнее. Значится, егория получил?

— И это есть, — не без гордости ответил Роман.

— Поприбавилось кавалеров. У Александра Сороки сын ныне прапорщиком службу покончил. Максимка… Так он, забубенная голова, полный кавалер. Все четыре егория. А Андрей Горошенко три привез. Ты, паря, в егерях али в каком другом полку отличие поимел?

— В егерях.

— Око так по всем приметам. У тех геройства будет поболе, которые в егерях. У батарейцев же и улан видимость одна. Как есть видимость, якорь ее!