Половодье. Книга вторая - страница 30

Мужики понимающе смеялись. А Касатик тем временем не спеша заворачивал «козью ножку», чтобы потешить бойцов новым рассказом.

После гибели Никифора Зацепы матрос еще больше привязался к Роману. Переселился к нему в балаган, в свободные часы любил посидеть вдвоем и потолковать. Говорили о войне, вспоминали боевых друзей. И всякий раз Роман отмечал про себя, что ему не хватает какого-то удивительного восторга перед жизнью, который был у Касатика. Матрос видел в жизни столько настоящей красоты, не замечаемой другими!

— Вот некоторые жалуются: когда, мол, кончится война. Верно, осточертела она пуще всего на свете. А вот как подумаешь, что без этой войны мира не переделать, по-иному на нее смотришь, — рассказывал Касатик. — Не могу я без такой войны, дышать мне трудно. И так будет до самых поминок по контре.

Роману тоже хотелось в бой. Надоело прятаться от карателей. Сила в отряде собралась немалая, можно и начинать. Но штаб выжидал. Особенно упорствовал Петруха. В отряде поговаривали о постоянных спорах комиссара с Мефодьевым. Дескать, от людей они таятся, а один на один до поножовщины доходят. И обозлился Петруха на командира за налет на ярмарку!

Большинство держало сторону Мефодьева, особенно после случая с Костей Вороновым. Пора бы ударить по милиции и кулачью.

Однажды вечером завел беседу об этом Мирон Банкин. Вокруг него у костра собрался кружок. Когда подошли Роман и Касатик, Мирон, сидя на корточках, грел руки и говорил:

— По-моему, надо нам действовать смелее. Забрать власть в волости и организовать Совдеп. С милицией мы управимся. Ведь весь народ за революцию. Не одни мы собрались тут, такие хорошие. Верно я толкую?

— Верно! — дружно поддержали Мирона.

— Перво-наперво заберем у богатых имущество и отдадим бедным. Конечно, больше тем, кто воевал. А то можно и подушный раздел устроить. Поделим бор на деляны, каждому своя. Отменим подати. Живи кто как может. И никакого касательства до себя не допустим.

— О чем это вы? — из темноты выдвинулся Петруха. — Ты лучше, Мирон, расскажи, о чем просил тебя.

Косые Мироновы глаза суетливо забегали по лицам бойцов. Потом Мирон ухмыльнулся:

— Петр Анисимович хочет, чтоб я про Херсон обсказал. Если будете слушать…

— Давай говори! — раздались голоса.

— Революцию мы делали следом за Питером. Собрались вот так, как сейчас, и порешили, что пора другую власть ставить. И вышли на улицы с красными флагами. Народ за нами двинулся, а жандармерия разбежалась. Ну, как положено, над городской управой свое знамя выставили и назначили меня председателем Совдепа. Трудно мне было. У тебя, значит, под началом и войска, и полиция.

— Ты, Мирон, что-то загнул, — прервал его Волошенко. — Откуда ж у Совдепа полиция?..

— Так было. Это же в первые дни, когда не знали, как назвать. Вот и была тогда красная полиция. А после, конечно, все переменилось.

— Правильно Мирон говорит, — отозвался Петруха, покручивая ус.

— Вот, Петр Анисимович, — Мирон обвел мужиков торжествующим взглядом, — днем мы устраивали митинги и реквизиции, а по ночам арестовывали белых.

Роман, прячась от едкого дыма, перешел на другую сторону костра и увидел впереди себя Нюрку. Она сидела рядом с пожилым бородатым мужиком и, склонив голову набок, внимательно слушала Мирона. Нюрка обернулась и тоже заметила Романа.

— А больше дрались за хлеб. Утром прихожу в Совдеп, а меня уже телеграммы ждут: «Товарищ Банкин, голодует Москва, товарищ Банкин, голодует Питер». И едешь выколачивать из мужиков пшеничку. Думаете легко было?

Нюрка вдруг поднялась, потеплее закуталась шалью и пошла.

Роман коротко посмотрел ей вслед и потупился.

Благополучно доставив Костю в лагерь, Нюрка вызвалась ухаживать за ним. Мефодьев удовлетворенно улыбнулся:

— Теперь у нас есть сестра милосердия, — и отослал ее к Якову за материей для перевязок и самогоном, на котором в отряде разводили йод.

Тогда Роман снова, через несколько месяцев, увидел Нюрку. Она показалась ему какой-то очень взрослой и степенной.

— Здравствуйте, Роман Макарович, — тихо проговорила она.

Роман сделал вид, что ничего не слышал, и молча прошел мимо. А сердце сжалось, позвало обратно. Ну, подойди к ней Роман, подойди, как подходил прежде! Прости ей, Роман!.. Нет, он не мог вернуться к прошлому. Никак не мог!