Польский детектив - страница 16

С другой стороны — берет свое инстинкт самосохранения, инстинкт самообороны. Так же, как в средневековье для защиты интересов определенных групп людей возникали братства и цехи, тщательно стерегущие профессиональную тайну, так и мы, столь разные и постоянно враждебные друг к другу, сошлись без какого-либо письменного контракта, без резолюций и голосования, инстинктивно, иногда даже без осознания этого факта — в некий цех. Замкнутый, изолированный, герметический, отгородившийся от всякого вмешательства извне. Конечно, это нельзя назвать положительным явлением. Мы все больше становимся похожими на водолазов, опустившихся в батискафе в морские глубины. Мы наблюдаем за жизнью подводных миров, видим существа, проплывающие мимо нас, но нам неведомы цели, к которым они стремятся, причины, велящие им двигаться в том, а не ином направлении, их поведение, их язык. Так я иду иногда среди густой толпы, которая каждый день около четырех часов заполняет перекресток улицы Кручей и Иерусалимских аллей и спрашиваю себя: кто эти люди? О чем они думают? Что у них за цели? Прочитал ли кто-нибудь из них хоть одну фразу из моих произведений? Нашел бы я с кем-то из них общий язык?

Это цеховая элитарность, отгороженность и одновременно оторванность от окружающей нас действительности, служащие охране нашей творческой свободы, которая, впрочем, не что иное, как наша иллюзия, — порождает своеобразную цеховую солидарность. Ту, что велит нам молчать о наших профессиональных и личных проблемах, не допускать к ним людей извне. И не только о профессиональных проблемах — но также о многих других, важных, общезначимых.

Что грозит тому, кто нарушит этот запрет? Конечно, никто не закует его в кандалы и не подвергнет пыткам. Но то, что с ним случится, означает для художника смерть — а может, и кое-что похуже. Потому что исчезнет не художник, а его произведение. Это как бы смерть на вырост, умирание в будущем. Все жанры искусства имеют такие склепы. Разные методы используют против того, кто нагадил в своем творческом гнезде. Иногда это упорное, жестокое и безжалостное осуждение — устно и печатно. Иногда насмешка, передаваемая из уст в уста, иногда одно слово, один намек, который по мере распространения обрастает, словно подводный камень водорослями, скользкой, запутанной сетью сплетен, лжи и предположений. Бывает и доносец, вовремя подсунутый туда, откуда может пасть на несчастного гнев и немилость.

Эта немилость, так же как и изоляция в творческой среде, значит очень много. Никто из нас не живет за счет своего творчества в прямом значении этого слова. Куда важнее так называемые «приработки». Куда-то пригласят консультантом, где-то закажут рецензию. А там — участие в жюри, выступление на радио, потом экранизация, какая-нибудь премия, награда, второе и третье издание, фиктивное соавторство, авторские вечера, участие в редакционной коллегии, переводы, поездки, заграничные командировки — вот они, источники нашего существования. Если, не дай бог, что-то не так — кто-то поморщится, кто-то буркнет: «Может, лучше не надо…» Кто-то шепнет, что есть возражения… И прощай, тугая мошна. А напечатанным стишком не заплатишь за квартиру, за свет и телефон.

Однако самое страшное — это молчание. Наказание за болтливость — молчание. Молчание о художнике — это и есть то великое наказание, которого боятся все. Вроде бы существуешь, вроде бы что-то делаешь, но тебя нет. Один старается перетерпеть, надеясь в будущем вернуть себе утерянное расположение, другой — ломается.

Зачем я пишу все это так искренне? Во-первых, как заверил меня капитан Хмура, моя исповедь никогда не увидит света и навеки останется в архиве комендатуры. Во-вторых, затем, что в моих интересах помочь как можно скорее раскрыть, кто совершил таинственное убийство в Джежмоли, потому что я — один из подозреваемых. А тайну эту не удастся узнать, если не исследовать сложные и запутанные связи между всеми участниками приема. Надо понять атмосферу, в которой мы живем и в которой осушали бокалы шампанского в тот трагический вечер, чтобы рискнуть предъявить конкретные обвинения кому-либо из нас.