Польское Наследство - страница 12

Так же молод, как остальные, красивый этот юноша делал вид, что происходящее имеет к нему не больше отношения, чем страт за окном, пение птиц, деревья, мезон – он был здесь и не здесь. И хотя он был не менее голоден, чем остальные, лицо его оставалось равнодушным, руки по-прежнему спрятаны в рукава робы, голова касается стены.

– Пожалуй сюда, пахолек, – сказал Дариуш, отламывая большой кусок паштета. – Святые мысли святыми мыслями, но жрать тебе все-таки надо. О! Что за вино? Уж не римское ли?

– Какое там! – Ежи, сняв сапоги, вытирал ноги о порты. – В этой дыре ничего приличного не найдешь. А руки рольников, которые мне все это продали, лучше не вспоминать. Лучше о них не думать. Даже не грязные, а какие-то серые. Не смотри на меня так, Адам.

– Не порти нам аппетит, – заметил Адам.

Молодые люди вчетвером расселись вокруг стола и занялись едой всерьез.

– Пахолек не собирается к нам присоединяться, – заметил Дариуш.

– Он мне надоел, – Адам пожал плечами, обгладывая куриную ногу. – Целый месяц притворяется, что не знает ни слова по-славянски. Ломака.

– Может и правда не знает, – заметил Ежи. – Мать его с малых лет за собой таскала по родственникам, в Гнезно заглядывала редко, а в палаце у них тупые саксонцы толкутся непрерывно. Вот и не выучился хлопец.

– Почему старцы его с собой не взяли, а? – спросил, очевидно далеко не в первый раз, Дариуш. – Торчим в этой дыре безвылазно. А сами старые развратники в Рим укатили, якобы уговаривать Папу, а на самом деле девок лапать римских.

– Да, – согласился Адам. – Правда, Лех?

Лех, самый молчаливый из четверых, только бровью повел, разделывая грудинку и подливая себе в кружку.

– А как я мечтал, что мы поедем в Рим все вместе, – заметил Дариуш. – Думал, посмотрю наконец, что это такое, Рим. И что там едят, и какие там девушки, и театры знаменитые.

– Театры – миф, – сказал Адам. – Давно там никаких театров нет.

– Ты там был?

– Нет.

– Ну и откуда тебе знать, есть там театры или нет?

– Театры в Константинополе. И, кажется, в Венеции есть один. Хотя, возможно, просто слухи.

Удовлетворив голод, молодые люди подобрели и стали подначивать «пахолека», беззлобно, развлекаясь. А он молчал.

И молчал Лех. Лех знал то, чего не знали остальные – что «пахолек» по ночам покидает мезон и где-то шатается до самого утра. Будучи самым бедным из четверки, с детства познавшим нужду, Лех согласился на осторожное предложение «пахолека». Дежуря по ночам во второй комнате, делая вид, что стережет пленника (ну, не совсем пленника – а просто отлучки «пахолека» были нежелательны, вот и всё), он позволял ему, когда все заваливались спать, вылезать через окно в палисадник и куда-то уходить. «Пахолек» дал ему честное слово, что всегда будет возвращаться до рассвета, и слово свое держал. И платил Леху золотом.

Слугу «пахолека», долговязого, тупого саксонца по имени Тиль, делегация отправила обратно в Саксонию.

Леху, помимо всего прочего, было жалко пленника.