Полтава - страница 32

— Не знаю, — в который раз задумывается Денис. — Гетман собирает вокруг себя молодых сотников, самых ему верных, ничего для них не жалеет, говорят...

Казак покорно ложится на взбитые материнскими руками подушки. Зачем сюда ехал? Не знал бы о лихе, не ведал бы, что Галю мать называет своей будущей невесткою, только прикладывает то слово к ней применительно к Марку. А теперь... Тихо стонет на лавке отец, не в силах уснуть, так болит сердце. Бродит при свече мать...

Что ж, прощай, коли так, Галя... И не знала ты казацких мыслей о себе, так и не узнаешь. Прощай. Есть и другие красивые девчата на свете. А завтра в дорогу, к войску. Дорога, говорится, наша тётушка. И к гетману можно с супликою, коли так. Не о себе жалоба, об отце. Нет стыда. Даже большие паны жалуются...

Через мгновение казак проваливается в сон. Ему видится дорога, уставленная цветущими деревьями. Смеётся весёлая Галя — она вскачь несётся на молоденькой резвой кобыле...

В полупустой конюшне тем временем набирался сил на всё способный Серко.

Марко Журбенко, слоняясь без дела, жалел, что не пошёл с теми казаками, которых повёл на Дон заросший бородою Кондрат Булавин. Не нравилось казаку, что христианин поднимает саблю на христианина. А теперь, наглядевшись на неправду в гетманщине, решил: лучше делать такое, чем молча мириться с неправдой. Всё же за казацкую волю борются на Дону!

Отнесена в море ледяная Днепрова одежда. Степи устланы травами, сверху всё вышито цветами. Птицы высиживают птенчиков. Кобылицы сзывают ржанием жеребят. Телята взбрыкивают возле коров... Весна, а походом не пахнет. Для чего загнал Марко добрых коней, торопясь на Сечь?

Пропивал последний зажиток вместе с такими, как сам, молодятами — с Демьяном Копысточкой, Кирилом Вороной — и среди них выделялся мечтою о походах. Растаяли деньги, которые возил в родное село в подошвах сапог. Собирался справить Гале подарок, а то и жениться на ней, купить земли, поставить хату... Не скоро теперь в гетманщину.

Где бы ни сидели молодята, отовсюду внимательно смотрели на остров Чертомлык, куда, к кошевому, ежедневно собираются атаманы.

Высоко вздымается остров, битый зимними ветрами, подмытый весенними водами. Снуют туда-сюда дубки, челны, большие паромы. Не торопятся только в поход казацкие чайки... Будто ярмарка в этих местах, где издавна, ещё от Богдана Хмеля, избрано место для Сечи. Казацкие чайки гниют. Новых весел никто не вырезает...

Толстый Кандыба посетовал, скребя себе в пазухе.

   — Братове! Москаль в море не пропустит! Боится, что мир с турком порушим! — Подумал дальше, не вынимая руки из пазухи. — Нанимайтесь ко мне в работу на лето!

Кандыба давний сидень на Сечи. Всего у него в избытке — так захотелось, чтобы на гире косички выросли! Молодята загудели. Марко выхватил саблю. Искалечил бы живоглота, если бы Демьян с Кирилом не придержали руку.

   — Казаков в наймиты? Такого на Сечи не видано!

Кандыба вытащил из пазухи руку, исчез, словно нырнул в бочку с водою, которая в шинке в углу. Потом передали его слова: «Будет ещё на вас голод. Попроситесь, а не возьму!»

Это правда. Прибавляется на Сечи ртов. Удирают люди от неволи, которую заводят Мазепа да паны полковники. Мазепа написал универсалы, чтобы беглецов из его поместий бить и вешать... Но в ответ на принесённые в шинок слова молодята вскипели гневом и стали гадать, как напасть на Кандыбину пасеку, как отбить в поле табуны да загнать их в гетманщину, продать за бесценок, но чтобы Кандыбе — убыток. Ведь казаки — все равны!

Старый Петрило отговаривал:

   — Суета! С Кандыбой я в один день прибился на Сечь. Он и рубахи не имел. Его солнце жарило как дикого кабана! А теперь, вишь, он со мной разговаривать не станет! А сколько таких гнездюков обсело Сечь. Суета!

И на старого кричали молодята. Да смеялся он. С голого что взять... Решили что-то делать той же ночью. Как вдруг на майдан, что напротив острова Чертомлыка, прискакали трое всадников — такие запылённые, что и не понять, кто они. Когда напились воды, сползли с коней, тогда узнали сечевики: люди с Дона! Гонцы атамана Драного!