Полтава - страница 49
Сердюки да надворные казаки — те же самые, наверно, которые схватили Галю в овраге, куда она направилась набрать воды, только на миг оторвавшись от Журбихи, — вытолкали гостя из чисто подметённого двора, заставленного возами, возвратили недавно отобранного коня:
— Езжай... Смотри, ты такой худой — ветер свалит... Ха-ха-ха!
Ну, что делать? Если бы рядом Степан, Денис, Марко... Нужно попросить Яценко, пусть напишет царю. Решено!
Конь уже двинулся к гадячскому битому шляху, но в Чернодубе ударили в било. Петрусь оглянулся. С полей бегут к хатам люди, сверкают косы да серпы, мелькают дубины. Над панским поместьем поднимается чёрный дым...
В панском подворье как раз сцепились двое всадников: широкоплечий сердюк и незнакомый рыжий человек, подстриженный под макитру, будто где-то уже виденный, как и этот сердюк. Сердюк, конечно, из тех, кто недавно смеялся и поддакивал Гузго.
— Вот тебе, подлиза! — кричал рыжий, до ушей раскрывая свой рот.
— А это тебе, голодранец! — хрипел сердюк, брызгая слюною.
На выручку рыжему бросился огромный всадник в красном жупане. После удачного сабельного удара сердюк мешком свалился на песок. Освобождённый конь его вздыбился на задние ноги, будто ослеплённый, — отбросил сумасшедшим движением в сторону Петрусева коня.
— Оце! Держите коня!
Огромного всадника узнает каждый: батько Голый! Журбиха говорила, что недалеко от Чернодуба замечены гультяи. Правда. Рыжий — это же гультяй Кирило...
— Эх, вражий сын!
От батька Голого Петруся отделила кучка всадников, но через несколько мгновений он всё-таки приблизился к знакомому крыльцу — там снова стоял управитель, только уже покорный гультяям. Кирило, батьков побратим, содрал с управителя смушковую шапку, смял её в ладонях и со свистом швырнул в толпу.
— Поклонись громаде!
— Обижал людей? — снова обратил на себя всеобщее внимание батько Голый.
— Зверь! — завизжал из толпы Панько Цыбуля. Он дрожал, приближаясь с вилами к своему давнему врагу, а тот закрыл руками бледное лицо, прячась за Кирилову спину. — За все обиды его стоит убить! На кол! День и ночь заставлял работать на Гусака!
— На кол! — ярился народ.
— На кол! На кол!
Цыбуля убил бы управителя, да ему дорогу преградил батько Голый.
— Обожди! И так Мазепа пишет о нас царю, будто беззаконие чиним! А мы людей защищаем. Оце... Знаю этого управителя. Перед всеми говорю: будет ещё кривда — повешу на дереве! А сейчас берите, люди, что только видите! Это ваше добро! Замки все сбиты!
Народ с радостью бросился исполнять приказ.
Петрусь предстал перед атаманом:
— Батько! Прикажите отпустить сироту!
— Ого! — удивился батько. — Маляр? Да узнаю, узнаю, подходи! Сироту? Кто запер?
— Он! Ей-богу, он, маляр! — заорал рыжий Кирило, тоже бросаясь с объятиями.
— Сироту Галю отпустите! — еле слышно промолвил Петрусь уже в крепких батьковых объятиях.
Гузь, не дожидаясь приказа, кивнул старой наймичке, стоявшей на крыльце со связкою громыхающих ключей, — она куда-то сходила, раскачиваясь на толстых ногах, и возвратилась с Галей.
— Петрусь! — Галя прижалась к нему, словно к брату. Он не успел ответить и на батьков вопрос: «Твоя невеста? Славная дивчина!» Он смотрел в девичьи глаза. И Галя ничего не сумела поведать, потому что над панским двором раздался крик рыжего Кирила:
— Сердюки на дороге из Гадяча! Полк!..
Чернодубцы посыпались из панского двора, таща за собою всё, что успели прихватить. Хотелось понадёжней спрятать.
Батько Голый не испугался. Не впервые встречаться с врагами. Но если целый полк... Властно крикнул:
— Хлопцы! В дорогу!
Потом Петрусю:
— И тебе надо с нами! Ничего не добился у гетмана... Девушку бери с собою, не обидим! А здесь может случиться по-всякому.
Гультяи выводили из конюшен коней, сбивая их в табун. На возы укладывали барахло, которое не успели унести чернодубцы.
Гузь зловеще глядел на всё происходящее с высокого крыльца, однако не сказал ни слова, помня предупреждения атамана.
Петрусь сдавил Гале руку. Бросился выбирать для неё коня.
3
Где-то уже пробовали голоса молодые петухи. Где-то ревел скот.