Поляков - страница 31

Между тем, по мере развития нашей армии и ее техники, интеллигентные люди нужны армии в огромном количестве. Законопроект, идя навстречу Красной Армии и Военно-морскому флоту, устраняет эту, существующую до сих пор, несправедливость в отношении других молодых людей и удовлетворяет потребность обороны…»^>{29}

Призывают всех, и Полякову это ясно. Но теперь ему становится понятно, что его собственное возвращение к мирной жизни произойдёт не скоро. Пока аплодисменты прерывают речь Ворошилова, Поляков думает о своей специальности.

«Да здравствует наш народ и его славное правительство!» — произносит нарком, а Поляков заставляет себя забыть о тех планах, что строил. «Да здравствует партия Ленина — Сталина!» — кричит репродуктор, а Поляков усилием воли отгоняет мысли о мирной жизни. «Да здравствует наш Великий Сталин!» — и внутри что-то щёлкает, и Поляков понимает, что сейчас вставляет свою жизнь в армию, как затвор в винтовку. По радио — то, что называется бурными аплодисментами, переходящими в овацию, крики «Ура!». «Все встают и аплодируют. Раздаются возгласы «Да здравствует Красная Армия и ее вождь товарищ Ворошилов!», «Да здравствует Военно-Морской Флот!», «Да здравствует Великий Сталин!».

Через пару недель Красная армия входит в воюющую Польшу как нож в масло.

А Поляков всё ходит в своей форме стального цвета (с апреля 1933 года Военно-хозяйственное управление совместно с Управлением механизации и моторизации (УММ) РККА приняло особую форму одежды, и парадно-выходным было обмундирование стального цвета, призванное «придать бойцу и командиру мотомехчасти вид постоянной внешней опрятности и культурности»). Он уже не строит больше крепость под Мозырем. Граница исчезает. Пустыми стоят укрепления и бетонные колпаки. В 1939 году строительство Мозырского укрепрайона прекратилось в связи с тем, что граница отодвинулась на запад. И трудно даже представить, как повернулась бы история войны, если бы эти сооружения оказались в 1941 году в боеготовом состоянии.

Так или иначе, с мая 1940 года Виктор Поляков уже инженер по автотранспорту инженерного управления Западного особого округа. Он встретил войну под Минском — в управлении оборонного строительства Западного фронта. Сорок первый — год перемещения гигантских масс людей по всей России. Бредут погорельцы на восход, солдаты едут на закат. Навстречу им в лязге гусениц движется немецкая армия. И везде — серединным, главным и соединяющим звеном, за которое отвечает Поляков и его сослуживцы, — пылят по дорогам полуторки или трёхтонки.

Картину начала войны описал хороший русский поэт Александр Твардовский: «Наступление. Вязьма — отвратительно разрушенный город. За Вязьмой — подорванные мосты. Глыбы мёрзлой земли, напоминающие камни на крымском побережье. По сторонам дороги, ведущей к фронту, обтаявшие, отчётливо чёрные или цветные машины, остовы, части машин. Они далеко разбросались по полям, торчат у кустов, в мелких смоленских болотцах. Иная в таком месте, что не придумаешь, как её туда занесло, — в каком-нибудь овражке, в лозняке у речки или засела в речке, мелкой, но топкой, и весенняя вода перекатывается через кожух мотора.

Это — наши, русские машины, брошенные здесь осенью 1941 года. Они провели здесь уже две зимы и проводят вторую весну. Задуматься только: где он, водитель вот этого ЗИСа, безнадёжно махнувший рукой, увязнув с ним на расквашенном объезде? В плену? Убит? Затерялся в немецких тылах «зятем»? Где командиры, сидевшие в этих машинах? Иной давно вышел из окружения, поднялся в чинах и должностях, а машина его, брошенная им в страшный, на всю жизнь незабываемый час здесь, под Вязьмой, так и стоит на открытом склоне поля.

У немцев руки не доходили утилизировать весь этот «парк». Объезды, попытки пробиться открытым полем, рассредоточение от бомбежки — всё это раскидало машины в том жутком и причудливом беспорядке, в каком мы их видим сегодня. Говорят, из них многие пригодны. Родилась даже легенда о некоем шофёре автобата, оставленном своим командиром где-то здесь в лесу с полсотней машин и сохранившим их до прихода наших войск.