Поляна, 2013 № 04 (6), ноябрь - страница 11

Вот здесь-то и начала сказываться разница нашего с ним положения. Он, не принадлежа формально к лагерной жизни, был свободней, даже развязней. Он не ездил сюда всю свою жизнь, как ездил я. Изо всего лагеря он был связан только со своей матерью и со мной, я же — тысячью нитей был соединен со всеми. Я был знаком, и давно знаком с сотнями ребят и девчонок. Даже среди мелюзги я различал очень многих, потому что мелюзга то и дело кому-то из сверстников приходилась то братишкой, то сестренкой.

Я разозлился на него, хотя понимал, что попал в яму, которую сам же и вырыл.

— Ну, вот что, — сказал я. — Для пропаганды джаза можно использовать время, когда мы гоняем трансляцию: от пяти до шести. А заявки придется выполнять.

— Как она тебя, — ехидно сказал Сашок.

— Дурачина… Если бы она приказала, я бы просто ушел из рубки раз и навсегда. А это просьба, понимаешь? Люди, понимаешь, просят нас идиотов быть малость терпимей. Танцы, старичок, принадлежат народу.

Подумать — ну, что тут смертельного? Мир под оливами здорового компромисса. Все равно мы с Сашком — нововводители. Ноктюрн «Гарлем» и «Колыбельная из царства птиц» — это — ого-го!

Но двум ветеранам джазового движения стало тесновато в одной берлоге.

Спустя пару дней сидели мы у приемника и покуривали свои послеобеденные сигаретки. Лагерь залег на тихий час. Сашок, пошарив по шкале, выловил «Голос Америки». Глушили страшно, и мы отвлеклись. Размечтались, как пойдем в тихий час на тот берег. Туда, где дом отдыха ВТО и дачи композиторов.

— Там, у композиторов своя водочная станция есть, — сказал Сашок. — Может, уговорим дедка на водочной станции, чтобы дал нам водку, — сказал он.

— Не даст, — сказал я, еле сдерживаясь от смеха, потому что из-за Сашкиного дефекта слова у него иногда приобретали самый комичный смысл.

— А то бы, старичок, хорошо. Можно подняться вверх по течению. Там такой островок есть. Высадились бы, искупнулись и, не спеша, обратно. Заметь, обратный путь — вниз по течению, и водка будет как перышко, — он поправил свои уродские очки.

Сашок ни в коей степени не был красавцем. Он имел грубоватое, с крупными чертами лицо, большой мясистый нос, черные жесткие волосы. Такие уродские очки, как у него, будь я очкариком, я бы ни за что не надел. Это была в нем страшно симпатичная черта: он совершенно не заботился о том, как он одет, как выглядит. И при этом всегда выглядел на ять, то есть страшно оригинальной личностью. Я так не мог. Я и брюки гладил в гладилке с девчонками, и ботинки чистил, и носовые платки стирал. Иногда мне казалось, что как типы мы с ним чем-то напоминаем тургеневских героев Базарова и Аркадия Кирсанова. Мы тоже по-своему были начинающими нигилистами, но, так же как у Базарова, нигилизм Сашка был глубже и радикальней моего. Я, в свою очередь, не чужд был мягкотелости Аркадия Кирсанова.

Незаметно пролетел тихий час. Почти под самым нашим окном от столов для пинг-понга метрономом зацокал целлулоидный шарик.

Я обдумывал предложение Сашка, и было что обдумать. Даже самовольное купание так жестоко не каралось, как самовольный уход с территории лагеря. За это сразу — за чемоданами и в Москву. Высшая мера.

— Можно быво бы, — продолжал мечтать Сашок, — выпить по паре кружечек пивка в Сельпо…

— У тебя что, денежки завелись? — спросил я.

— Седой давно хочет купить у нас пачек двадцать «Дуката». У нас же — нававом.

— Осторожно!.. — сказал я.

— Враг подсвушивает! — подхватил Сашок.

Интересно, подумал я, может, и правда, толкнуть пачек пятнадцать-двадцать. Все будут деньги. Странная мысль. Еще за пять минут до этого я никакой нужды в деньгах не чувствовал.

В окно я краем глаза заметил быстро идущего радиста. Вадим почти вломился в рубку, от сильного удара ногой дверь широко распахнулась.

— Покуриваем, мать вашу? — как-то зловеще спросил он и изо всей силы шандарахнул по пепельнице. Та, всем своим металлом обиженно залязгала по рубке. Вадим плотно прикрыл дверь и дал себе волю:

— Антисоветчики сраные! — заорал он. С силой оттолкнув Сашка от приемника, он трясущимися руками стал щелкать тумблерами. Только сейчас я заметил, что он весь красный, как рак, и в поту.