Поляна, 2014 № 01 (7), февраль - страница 67

По окончании института и получении диплома, распределения в Москву и получения к зарплате премиальных, рационализаторских, мой имидж в глазах Виктора рос со второй космической скоростью: от восхищения до почтения.

Крах моей карьеры в виде ареста и высылки в Среднюю Азию прозвучал в его устах аккордом искреннего сожаления:

— Дурак ты. Сдалась тебе эта политика. Ее ж подонки делают. Они тебя высосут, а потом выбросят, как мусор.

Год спустя он приехал ко мне в пустыню, совершив поступок тем самым почти героический, но в голосе его кроме дружеского совета и скорби ничего слышно не было. Совет был гениален и прост: лишенному гражданских и политических прав поднадзорному остается право на повышение образования.

— Чего тебе здесь тухнуть? Будешь наезжать в Москву, хоть по театрам походишь.

Так я стал студентом Литинститута, и по три месяца в году отбывал срок ссылки, находясь в Москве.

Здесь мы гудели всякий раз по этому поводу, радуясь обретенной мною временной свободе, дружбе нашей, дружбе наших дочек и удивляясь регулярному взбрыкиванию его многочисленных любовниц. Он был профессиональным книжным спекулянтом, хотя и числился то там, то здесь на государственной службе. В стране много лет был книжный бум и скрытая инфляция, деньги сквозь его руки текли рекой, хотя для того, чтобы заработать их, уходило много и сил, и времени. Голос его был веселым, беззаботным, словно у соловья весной:

— Вчера «ардисовского» Мандельштама нашел. Отксерокопировал, а тут у «Книжной находки» мужик ко мне: продай да продай. Я ему — двадцатник сверху. Он и взял. Совсем озверели люди! Я бы за такие деньги ни за что не стал брать. Мне и ксерокопии достаточно.

Моя реабилитация и переход на работу в центральную печать совпали с перестройкой и всесоюзным кооперативным движением. Виктор стал во главе одного из крупнейших в стране кооперативов. И…

…пенье соловьиное превратилось в рычание львиное. Плюс жалобы на жульничество и нечистоплотность подчиненных, сетования на нехватку денег, разговоры о необходимости инвестиций, развод с женой, женитьба на откровенной б… — и так далее по наезженному сценарию о свежеиспеченном нуворише. Он даже приличные книги читать перестал, перешел на «крутые» детективы и эротические романы. Из обширнейшего круга друзей осталось лишь двое.

Но голос его в те времена я слышал больше по телефону — всегда пустой, тусклый, но звучащий решительно и твердо:

— Да… Приезжай… Буду рад… Времени нет… Тебя встретят… Жду.

Криминал и налоги разорили Виктора. Из состояния, будто бы насчитывающего десятки миллионов долларов, осталась сумма настолько ничтожная, что подарок на пятилетие дочери от второго брака от его имени покупал я. И радовался, признаюсь, тому, ибо друг мой обладал в то время голосом давно уж мной забытым и будто бы возрожденным: добрым… и снисходительно-покровительственным:

— Не, в «Ленком» не хочу… Пойдем лучше в Малый…

Следующие пять лет были, быть может, лучшими в нашей дружбе — я помогать ему возможность имел, а он позволял мне делать это. Ибо у него дела не шли. А меня хоть где-то, да печатали.

А еще его бросила молодая жена, а первая назад не приняла. И дочери, по детскому эгоизму своему, вникать в его проблемы не пожелали, требовали не столько души, сколько денег.

— Привет, — говорил он (как правило, по телефону). — Ну, как дела? Вот думаю одно дело начать… — и начинал врать. Голосом приторным и лукавым.

Я люблю его, верю в его звезду, поэтому всегда все выслушивал. Где мог — помогал.

Но пять лет — безрезультатно…

И вдруг — звонит мне в ответ на письмо по Интернету:

— Ты что — сдурел совсем?.. Или с горы навернулся?.. — и далее в том же духе: нагло, с апломбом, нахраписто.

Все ясно — дела у моего друга в порядке, он опять пошел в гору.

И последняя история. Речь в ней идет о сумме, которая после всех этих перестроечных и послеперестроечных денежных реформ кажется ниже смехотворной, а тогда — через три года после хрущевского обмена денег — казалась нам значительной. Речь идет о тридцати рублях шестнадцати копейках, то есть 301 рубле 60 копейках по-старому.