Помнишь, земля Смоленская... - страница 25
— Сорок шестой!.. Сюда, ко мне!
Ему вторили командиры подразделений:
— Первый батальон — ко мне!.. Третий батальон — ко мне!.. Взвод — ко мне!..
Когда в полку был наведен порядок и бойцы отдышались, успокоились, они обернулись назад, посмотреть, что стало с их эшелоном и станцией.
Эшелон вроде уцелел, хотя по вагонам прыгало пламя. Соседним составам досталось больше: одни вагоны были разнесены в щепки, другие сошли с рельсов. Станция горела, над ней навис сплошной черный дым — как купол гигантской войлочной кибитки.
Хониев горько усмехнулся… Вот она, война, рядом, близко, она опустила на Ельню свой железный кулак и чуть не придавила полк… Чудо, что они вырвались из этого ада живыми. Надолго запомнится ему этот день… У него было такое ощущение, будто он перевалил крутую гору, и, хотя дышать стало легче, усталость опустошила, вымотала его.
Хазин, повернувшись к нему, сказал:
— Лейтенант, я следую за комполка, а вы оставайтесь здесь, направляйте людей к левому краю рощи. Там сбор полка.
Хониев потуже затянул под подбородком ремешок каски, поправил на руке повязку с номером «46». Когда Хазин ушел, с неприязнью глянул в небо, такое голубое сейчас, такое чистое, словно оно и не наслало на них несколько минут назад смертоносную бомбовую грозу. Упади бомбы на поле, по которому бойцы мчались к роще, и от полка осталось бы мокрое место…
Война, война, вон что ты в себе таишь: коварство, неожиданность, удары из-за угла…
От раздумий Хониев очнулся, увидев бойца, который бежал мимо него; он был без оружия, без каски, лицо все в поту, глаза словно остекленевшие, бесцельно устремленные вперед.
— Товарищ боец! — сурово скомандовал Хониев. — Стойте!.. Быстро — ко мне!
Боец, отдуваясь, подошел к нему, подбородок у него дрожал, он вытирал ладонью кончик носа, на котором висела крупная капля пота.
— Слушаю, товарищ лейтенант!
— Вы что, на базаре? Как стоите?
Боец подтянулся, а Хониев продолжал распекать его:
— Вы куда это так летели? На свадьбу?
У красноармейца подпрыгнули брови:
— На какую свадьбу? Я… это… на войне…
— А если на войне, то почему без оружия? Где ваша винтовка?
— Винтовка? На кухне, товарищ лейтенант. Я… это… не успел…
— Вам что, не говорили, что винтовка — это верная подруга бойца? Без нее вы на войне как без рук? А вы: «Не успел».
— Я… это… кашевар…
— Вы, прежде всего, боец! А боец на месте руки может забыть, ноги может забыть, но винтовку — никогда! А где ваша каска?
— На кухне, товарищ лейтенант.
— «На кухне», «на кухне»! Голову вы там, случаем, не забыли?
Боец пощупал свою бритую голову, ухмыльнулся:
— Не-е…
— Или она у вас стальная?
— Не-е!..
— Зарубите себе на носу: боец в каске — голова цела! А на крайний случай каска — это еще и посуда, из нее и напиться можно, и поесть. Вам, повару, положено это знать. А где ваш противогаз? Где лопатка?
— На кухне, товарищ лейтенант!
— Все у вас на кухне!.. А если враг газы применит? Как вы от них защититесь? И чем окоп будете рыть, чтоб от пуль в нем укрыться?..
— Так я ж… — боец чуть не плакал, — я ж кашу варил. И суп с мясом… Старался, чтоб на всех хватило…
Хониев нахмурился. Этого еще не хватало — чтоб боец ревел, как баба!.. И когда красноармеец снова потянулся к носу, стереть то ли пот, то ли слезу, Хониев раздраженно одернул его:
— Что вы все нос трете?
— Я… Я старался, чтоб на всех хватило… — дрогнувшим голосом повторил боец.
И Хониеву стало вдруг жаль бойца. Ну, что он на него раскричался? Ребята еще не нюхали пороху, ну, подрастерялись малость, впервые попав под бомбежку. Как бы ни был жесток лебедь, а птенца своего клевать не станет… А ведь все эти бойцы — братья его. Им воевать вместе, вместе победу добывать, смерти смотреть в лицо… Да и сам-то он разве не почувствовал растерянности в первые минуты бомбежки? Летел к роще как ветер!
Боец все бубнил:
— Я старался…
Хониев совсем смягчился: вон, оказывается, что гнетет сейчас, что заботит этого парня: каша и суп остались у него недоваренными. Оттого-то он и заплакать готов: бомбежка оторвала его от привычного, нужного дела.
— Какого вы батальона?
— Я… это… третьего.
— Фамилия?