Помнишь, земля Смоленская... - страница 31

День клонился к вечеру, жара уже спала, солнце, ставшее багровым, торчало над самыми верхушками деревьев, словно зацепившись за них.

Колонны полка наконец зашевелились, над дорогой поднялась пыль, но воздух, напоенный пылью, был прохладный, как остывшая вода в реке…

Какие-то чужие колонны обгоняли батальон Орлова; подразделения 46-го полка, тоже спешившие вперед, вклинивались в порядки других частей; штабные работники метались от батальона к батальону, торопя одних, придерживая других, но походные колонны растянулись, перемешались, обозы остались далеко позади, первый батальон оторвался от полка километра на три… Бо́льшую, проезжую часть дороги занимали орудия, и на дороге было тесно, как на узкой городской улице, отчего создавалась полная неразбериха; слышались крики командиров, старавшихся собрать свои подразделения…

Бойцы Хониева шли тоже вразброд, смешавшись с другими отделениями. Откуда-то сзади донесся приглушенный шумом и расстоянием тонкий голос Хазина:

— Взводы первой роты! Тише шаг!

— Первый взвод здесь, товарищ старший лейтенант! — прокричал Хониев. — Мы здесь!

Их несло в общем потоке, они не могли ни прибавить, ни убавить шаг.

Правда, Мамедов и тут умудрился отстать от своих, и его звал, надрывая горло, помкомвзвода Данилов:

— Мамедов, где ты там? А ну, поднажми!

Но как бы там ни было, а колонны, перемешанные, перепутанные, продвигались вперед.

Хониев натер ноги; его это и огорчало, и удивляло: в течение полутора лет приходилось ему лазить по каменистым горам Забайкалья, подолгу шагать по горным тропинкам, и ни одной мозоли не нажил он за это время, а тут на́ тебе — подошвы ног так и горят, так и саднят. Однако ничего не поделаешь, он командир, а потому даже и вида не должен подавать, как мучает его боль. «Терпи, казак, атаманом будешь», — насмешливо подбадривал он сам себя. Все же, не выдержав, он сошел с дороги, чтобы снять сапоги и перемотать портянки. Рядом с ним оказался Мамедов. Опустив на землю пулемет, он сочувственно спросил:

— Болит, товарищ лейтенант?

— Только камню не бывает больно, Мамедов. А всему живому дано испытывать боль… Ничего, терпеть можно. — Хониев натянул сапоги, встал. — Пошли, Мамедов!

Мамедов, кряхтя, взвалил на плечо свой пулемет:

— Пошли, товарищ лейтенант. Меня, я слышал, товарищ Данилов искал?

— Ничего, мы сейчас нагоним своих. Как, Мамедов, поджилки-то не трясутся? Фронт-то все ближе.

— Страшно, товарищ лейтенант. А воевать надо.

Мамедов поднес к губам флягу с водой, Хониев остановил его:

— Поменьше пейте, а то жажда потом замучает.

Шел вперед 46-й полк. Шли другие полки. Навстречу им из-за холмов выбегали смоленские деревеньки, поблескивая крестами и куполами церквей. В предзакатную пору розовые поля гречихи казались красивей, чем днем. Многие бойцы еще раньше, до привала, сорвали пучки гречихи, прикрепили их к гимнастеркам, каскам, несли в руках. И гречиха к вечеру не увяла, сохранила свежий вид.

Утомленным бойцам казалось, что поля, луга обочь дороги, придорожные кусты зовут их к себе — отдышаться, отдохнуть. Но отдыхать было некогда. Война ждала их.

А гречиха цвела. Розово, мирно цвела гречиха вдоль дороги.

Полк шел всю ночь, не отдыхая. В небе гудели немецкие самолеты, державшие путь на восток. За ночь бойцы так натрудили ноги, что уже и не замечали боли. Было только такое ощущение, будто они ступали босыми подошвами по огню. У тех, кто неумело намотал портянки, на ногах вскипали кровавые мозоли, лопались, не успев затвердеть, и потом долго это место щипало. Глаза у всех слипались, бойцы вздремывали на ходу.

Но вот алые краски рассвета легли на лица бойцов. Вдали, у горизонта, вырисовывались силуэты деревьев, — казалось, они рождались на глазах, а ночью их просто не было. Утренняя прохлада бодрила, и бойцы об одном мечтали: чтобы солнце, уже залившее небо нежным румянцем, так и осталось за краем земли, а не катилось вверх, все больше накаляя воздух.

Для пехотинца летний зной — то же, что для коня тяжелый плуг.

Но все приметы сулили жару. На небе — ни облачка, над землей — ни ветерка…