Поморяне - страница 4

Односельчане, подоспевшие раньше девушек, поторапливая друг друга, откапывали обвалившиеся убежища во дворах у тетушки Виенг и тетушки Кон.

У Соа не было времени бегать в поисках лопаты или мотыги. Она опустилась на колени и стала рыть руками, набирая песок в пригоршни и отбрасывая его в сторону. Песчаная пыль забивалась под кофточку, слепила глаза, но девушка продолжала копать…

Рядом с ней размеренно работал киркой секретарь партячейки и политрук отряда ополченцев Кань. Немного дальше Соа увидела своего отца. Пыль стояла столбом. Дым от взрыва еще не рассеялся. Черная пелена окутывала хутор, и в этом кромешном аду никто не заметил, что над землей царствует чудесная, лунная ночь.

Яма становилась все глубже и глубже. Уже освобождены колья, укреплявшие стенки убежища тетушки Виенг. Убежище было неглубоким и поэтому оказалось ненадежным. Наконец показалась крыша, вдавленная взрывом в яму, а под нею лежала тетушка Виенг.

Женщина была жива. Руки покрывали глубокие царапины. Изо рта тонкой струйкой сочилась кровь. Люди столпились возле нее. Через какое-то время она пришла в себя и чуть слышно спросила:

— А где тетушка Кон?

Ее вопроса не расслышали. Тогда тетушка Виенг снова чуть слышно заговорила. Люди смолкли. И тут тетушка Виенг поняла, что никогда больше не увидит своей подруги.

Женщина вновь потеряла сознание… Она пришла в себя уже после того, как откопали детишек тетушки Кон. Виенг знала, что ей нужно лежать, но сейчас это было невозможно. Собрав остаток сил, она подползла к группе односельчан, окруживших двух сирот, обняла испуганных детишек, которые были настолько потрясены случившимся, что даже не плакали.

Хриплым, прерывающимся голосом тетушка Виенг стала успокаивать их:

— Не погибла ваша мама, нет. Я здесь, кровиночки вы мои. Я никому не отдам вас…

Подошел Кань. Он взял мальчугана на руки, а Соа велел забрать девочку. Соа заметила, что рубаха на плече Каня намокла.

— Батюшки, да ты, никак, ранен!

Она разорвала рукав рубашки и увидела, что плечо в нескольких местах здорово поцарапано, а в предплечье засел осколок. Из раны сочилась кровь.

— Видишь, я легко отделался. Ничего… оставь. Лучше позаботься о детишках и о тетушке Виенг.

Соа положила малыша на носилки.

В этот момент откуда-то прибежал муж тетушки Виенг. На плече у него висела винтовка. Он стоял и смотрел на людей, на мальчика, лежащего на носилках, на жену. К горлу подкатил ком…

В небе, спускаясь на парашюте, догорала осветительная бомба. В призрачном свете луны она, казалось, подмигивала израненной земле.

— Вчера в семидесяти трех семьях наши односельчане справляли поминки. Девяносто пять человек колонизаторы убили в нашей деревне в годы Сопротивления. Сегодня американцы убили еще трех. Значит, в будущем году будут поминать уже девяносто восемь, и среди них дочь тетушки Кон, которую так и не удалось спасти…

Дыок говорил тихо, словно обращался не к дочери, а размышлял вслух. Перед глазами встали тревожные картины прошлого… Вот на окраине хутора взметнулся в небо столб пламени. Какой-то человек, явно нездешний, пытается скрыться, и Дыоку пришлось тогда немало потрудиться, чтобы взять его живым. Много женщин и детей погибло в ту темную ночь…

— А что делать сейчас? Не плакать же всей деревней, чтобы о горе узнала округа и крестьяне из соседних поселков прибежали на хутор. Нет, сегодня ни в одной хижине не плачут. Люди словно сговорились. Залатаны пробитые крыши и стены. Спрятаны окровавленные, рваные рубашки. Погибшие должны совершить свой последний путь… Уходя из жизни, они оставили живым всю свою ненависть — и на сегодня, и на будущее.

Разговаривая с дочерью, Дыок чувствовал, как его все сильнее охватывает ненависть к этим воздушным пиратам. «Ну погодите, — думал он. — Недолго вам осталось летать над нашей головой!»

Дыок сидел под молодым бамбуковым деревцем. Ночью во время бомбежки ему опалило лицо, и теперь щеки и лоб его горели. Редкие седые волосы рыбака шевелил ветерок. Дыок, задумавшись, прикусил нижнюю губу и тяжело дышал. Вид его говорил о глубокой скорби и большой решимости.

Соа сидела неподалеку и рассеянно слушала уже знакомые ей рассуждения отца. Она понимала, что старику хочется, чтобы дочь поддержала разговор, но тем не менее молчала. Да и к чему разговоры, столько раз уже говорено-переговорено. Отец знает, что дочь согласна с ним.