Понедельник — пятница - страница 27

Вечером позвонил Храмцов.

— Профессор, мы тебя ждем.

Он сказал: не могу, уезжаю, поезд уходит в ноль пятьдесят с Московского, пока доберешься…

— Ладно, — сказал Храмцов, — я забегу ненадолго. У меня самого времени всего ничего. На трое суток пришли.

Он появился очень скоро, и сразу же Ткачев уловил в нем какую-то перемену. Он подумал: когда Володька звонил, у него был веселый, бодрый голос, а теперь сидит кислый, хотя между его звонком и приходом было от силы пять минут. Конечно, и за одну минуту может что-то произойти. Например, можно поругаться с женой.

— Поругался с женой?

Храмцов поглядел на него и усмехнулся:

— Шерлок Холмс! Не поругался, а поспорил — все-таки разница. — Он не хотел говорить на эту тему. — Как живешь, Профессор? Куда рейс? И даже с удочками?

— Да вот… — неопределенно сказал Ткачев.

— Завидую, — помотал головой Володька. — Устал — спасу нет. В Индийском нас потрепало не приведи бог. Четыре дня между водой и небом. На что уж я крепкий, а и то кишки вымотало. Полкоманды пластом лежало…

И по тому, что он начал говорить вовсе о другом, не дожидаясь ответа на свои же вопросы, Ткачев снова почувствовал перемену — впрочем, что ж! Ведь и поспорить тоже можно по-разному. Отсюда и настроение.

— А с женой чего не делишь? — шутливо спросил Ткачев. — Или мало месяца на разлуку? Я тут был у вас… Спасибо за альбомы, ненормальный ты человек.

— Ладно тебе, — отмахнулся Храмцов. Он немного помолчал, как бы раздумывая, стоит или не стоит рассказывать Ткачеву о споре с женой. — Воет моя, — все-таки сказал он. — Требует, чтобы я на берег сходил. Не может ждать. Устала, говорит, ждать. Да ты же знаешь теперь…

— Знаю, — кивнул Ткачев. — Но ведь она тоже знала, что выходила замуж за моряка, а не за сторожа с овощной базы. Вообще-то у нас с твоей женой был разговор.

— И хорошо, что был. Честно говоря, я очень жалел, что мы с тобой… ну, не разошлись, а начали жить как-то враздрай. Я же понимал, что это из-за Любы.

— Нет, из-за тебя, — с неожиданной резкостью сказал Ткачев и увидел, как у Храмцова удивленно поднялись брови, нагоняя морщины на лоб. Он не понял ни этой резкости, ни этого обвинения. — Из-за твоего отношения к матери, если хочешь точнее.

«Вот оно что», — подумал, отворачиваясь, Храмцов. Он может дать честное слово, что не хотел отъезда матери. Она настояла на этом сама. Он просил ее скорее вернуться, мать отказалась. «А ведь он оправдывается», — с досадой подумал Ткачев.

— Меня, Володька, не это покоробило. Даже не покоробило, а потрясло, если хочешь… Ведь Люба сказала: «Квартирка у нас маленькая», — понимаешь?

— Действительно, небольшая. — Тут же Храмцов спохватился: — Ты что же, осуждаешь меня? Ну, по-честному?

— Если бы у меня была мать… — тихо сказал Ткачев и не договорил. Он испугался, что вот сейчас они могут поссориться, но останавливаться уже нельзя, надо сказать все до конца, иначе опять на душе будет какой-то нехороший осадок, будто трусость взяла верх. — Я бы мать не отпустил, — резко закончил он.

— Она не маленькая девочка. Попробуй не отпустить.

— Но и ты не маленький мальчик.

— Тебе не кажется, что у нас ради встречи немного не тот разговор? Хоть бы рюмку предложил старому другу, что ли…

Ткачев с досадой открыл дверцу буфета. Вот рюмка. Водки нет, есть вино. Пей. А как живет мать — ты знаешь? Ах, только по письмам? И не догадываешься, что теперь она все равно не напишет тебе всей правды? Он говорил это со злостью, уже не стараясь скрывать ее. Храмцов выпил несколько рюмок подряд — наливал и пил, не морщась, ничем не закусывая, словно желая как можно скорей захмелеть. А Ткачева раздражало еще и то, что он не понимал: в тягость Володьке этот разговор или нет… И не думает ли он сейчас: «А, да болтай ты, Профессор, что хочешь. Жизнь есть жизнь, в ней случается и не такое. Ну, не захотели две женщины жить вместе — обычная, если подумать, история».

— Выходит, ты добр только к одному человеку — к Любе, — резал Ткачев. — Мелко живешь. Я давно думал о тебе, о твоей жизни, Володька. Мелко — вот что получается.

Храмцов криво усмехнулся: это я — мелко? А кто пошел работать во время войны, вместо того чтобы протирать штаны на школьной парте? Даром, что ли, медаль с той поры — «За доблестный труд»? Ткачев согласился: да, верно, недаром.