Понтий Пилат - страница 2

Я был наместником страны-завоевателя, и моя позиция определялась духом времени. Я жестко пресекал любые формы проявления недовольства римским правлением вплоть до истребления недовольных. С другой стороны, зная фанатичность толпы, я оказывал отпор фарисеям, религиозным кумирам тех времен в их стремлении вершить произвол по отношению к толкователям законов Моисея, особенно когда речь шла о смертной казни. Владея рычагами власти, я заставлял синедрион считаться со своим мнением.

Надо признаться, что в случае с галилеянином я толком не понимал причины столь суровой позиции синедриона. Уже после разъяснений наместника Сирии Помпония Флакка мне стала понятна суть ереси, проповедуемая бродячим философом. Члены синедриона мыслили правильно: подобная ересь способна расколоть общество и уничтожить государство. Тогда же мне было только жаль молодого пророка.

Умное, симпатичное лицо галилеянина выражало состояние человека, попавшего в беду и не понимающего по жизненной неопытности, что привело его к печальному концу. Создавался трогательный образ провинциального философа, плохо разбирающегося в скрытых пружинах столичной жизни.

Наивность, с которой он выступал со своей доброжелательной философией, не понимая ее разрушительной силы для своей же страны, поражает меня и сегодня. Но, возможно, он видел дальше, чем я, чем члены синедриона. Быть может, он смотрел через века, прозревал судьбы народов через тысячелетия. Может быть!

Еще тогда, всматриваясь в выражение его лица, я обнаружил в нем внутреннюю уверенность в своем предназначении, которое он должен осуществить вопреки обстоятельствам.

Мне было жаль его еще и потому, что его уверенность в собственной значимости для Мира в моих глазах не стоила ничего, но, воспитанный своими друзьями в духе уважения к знаниям и философии, я стремился найти способ спасти молодого вероучителя от грозящей ему смерти.

Какая борьба шла за этого пророка! Единственный раз в жизни я сдался, уступил давлению синедриона. Прошло столько лет, но и сейчас чувство унижения охватывает мою душу. Как удалось синедриону продиктовать мне свою волю? Только рука богов могла внести смятение в мою душу, заставить отступить. Так думаю я сейчас. Тогда же я подсознательно чувствовал, что непреклонная воля синедриона была сильнее моей воли, воли безответственного филантропа, роль которого я сам для себя и выбрал.

План Помпония Флакка расколоть иудейское общество, ввести в его среду новые религиозные ценности воодушевил меня в первую очередь потому, что он открывал возможность досадить Каиафе и членам синедриона за унизительность принуждения, которому я подвергся с их стороны во время суда над галилеянином. Я тайно развил бурную деятельность и кое в чем преуспел. Скорее всего, синедрион знал о моих стараниях, но что он мог противопоставить? Только сплочение рядов истинно верующих!

Сейчас многие догадываются, что «новая религия возрастала под сенью римского закона и под его покровительством». Но кто помнит, как выглядело само покровительство в действительности? По объективным причинам учение провинциального философа было обречено на забвение: мощное противодействие синедриона, отрицательное отношение фарисеев, имевших, как известно, огромное влияние на толпу. В Иерусалиме не было духовной опоры, не существовало среды, которая впитала бы, охранила и взрастила посеянные пророком семена. Как бы вразрез с объективными причинами учение было спасено.

Если это так, боги не зря заботились обо мне. Правда, в те далекие времена я думал, что мною двигали мои личные обиды, личные интересы, но на то они и боги, чтобы знать, как направить мои усилия в нужном направлении.

Вспоминая события тех дней, знаю наверное: по форме казнь пророка носила религиозный характер, но истинное состояние вопроса отражало политические интересы, и знали об этом только главные действующие лица. Постулат пророка о едином Боге для всех людей земли разрушал религиозную основу единства еврейских племен. Синедрион понимал, что этим мощным оружием захочет овладеть Рим, чтобы использовать его в механизме управления их же страной. Последовавшая за казнью пророка скрытая политическая схватка не приносила явного перевеса ни той, ни другой стороне.