Попаданец - страница 7

Но она, как и другие рабы, прекрасно знала, что ребёнок, продающийся вместе с матерью, ничего не стоит, а вот если продать его отдельно, за него ещё можно что-то выручить. Дэвид был здоровым и сильным малышом, он уже начал бодро ковылять на крепких ножках и перестал сосать материнскую грудь. Его вполне могли продать отдельно от Доротеи.

В ночь накануне аукциона Доротея не сомкнула глаз, скорчившись в углу сарая, где разместили рабов из усадьбы «Розовый куст», и укачивая безмятежно спавшего сына. Она уже не в силах была молиться — разве не молилась она до хрипоты, распростёршись крестом на полу возле койки умирающего Сэмюэля?

Что ей было делать теперь? Как поступить?

Рабы иногда осмеливались бежать на Север, переплыв через реку Огайо, служившую границей между северными и южными штатами. Но как Доротее было перебраться через неё с ребёнком на руках? И до Огайо было слишком, слишком далеко. По её следу торговцы непременно пустили бы собак, и она всё равно не сумела бы скрыться от них. И Дэвид — Дэвид мог при этом погибнуть!

Она лихорадочно прижалась губами ко лбу своего мальчика и тихо запела, положившись на волю Иисусову, как полагалась всегда, сколько себя помнила.

Наутро Доротею продали отдельно от сына.

Сквозь дурманную муть Кей слышал скрип колёс и отчётливо понимал, что дурдом не закончился, а продолжается. Его голова бессильно перекатывалась по выщербленным доскам, прикрытым тряпьём. Чьи-то руки заботливо приподнимали её, в запёкшиеся губы тыкался мокрый холодный край баклажки, вода выплёскивалась на шею и грудь. Кей жадно глотал воду и проваливался в забытье… чтобы, очнувшись, снова обнаружить под собою щелястые доски, а над собою — пронзительно-голубой купол неба.

Время от времени над ним возникала чумазая озабоченная физиономия давешнего заморыша, как-его-бишь-там, Ая-Зайца, и тут же пропадала, когда Кея опять накрывало беспамятством — чёрным, глухим и тошнотным.

Но и в этом беспамятстве он цеплялся памятью за одну лишь фразу, произнесённую мягким женским голосом: «Одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмой». Он знал, что эта фраза знаменует собой что-то очень важное… что-то такое, что он забыл, но непременно должен вспомнить… что?

Когда Кей прочухался в очередной раз, никакие доски под ним не шатались и не скрипели. Под ним была твёрдая земля, а над головой распростёрлось не голубое, а черно-звёздное небо. Громко и пронзительно трещали цикады, рядом ещё что-то потрескивало, согревая ему голый бок — костёр, догадался Кей. А его голова покоилась на чьих-то упругих коленях, которые точно не были костлявыми коленками Зайца.

Кей озадаченно похлопал глазами, попытался протереть их кулаком и обнаружил, что запястья его по-прежнему скованы злоебучей цепью. Яростно замычав, он всё-таки протёр зудящие зенки и сделал ещё одно открытие: над ним светилась смуглявая мордашка хорошенькой девчонки, печально ему улыбнувшейся. Значит, его разнесчастная башка лежала как раз на её коленях.

— Ты ещё кто? — удивлённо выдохнул Кей и всмотрелся в неё получше, со смутным узнаванием.

Девчонка разлепила пухлые губы и тихо ответила:

— Доротея.

Её чёрные кудри, вьющиеся надо лбом, были неровно острижены.

— А меня Кеем зови, — пробормотал он и с безотчётным удовольствием потёрся затылком об её распрекрасные коленки. А потом уже сознательно опустил ладонь на её бедро, обтянутое грубой дерюжкой. И затаил дыхание, ожидая, не возмутится ли девчонка, не спихнёт ли его.

Не спихнула. Но глазищи её, выразительные, словно у Бемби, вдруг наполнились слезами, и на лоб Кею упала капля, как во время дождя. Он досадливо поморщился и отдёрнул руку.

— Не реви, — сердито проворчал он и попытался сесть, скатившись с её коленок и опёршись на землю локтем. — Обидеть не хотел. Баб давно не щупал, вот и всё.