Попутное поручение - страница 2
Когда Оля пришла к ним в класс, девочки, бывало, окружат её и спрашивают:
«А у вас там, где ты жила, через верёвочку прыгают?»
«А то-о!» — скажет Оля и как заскачет — даже верёвки в воздухе не видать.
Как хорошо, что до дому им идти долго! Они пройдут весь бульвар и поднимутся по ступенчатой, уставленной деревянными домиками улице, похожей на этажерку. И здесь на них набросится ветер. Засвистит, завоет, будет дуть в лицо.
В такой ветер на Севере не летают самолёты. Хмурые лётчики сидят, нетерпеливо поглядывают в окно и просят синоптика дать погоду. «Синоптик», оказывается, у древних греков означало: «обозревающий всё вокруг». Так сказал папа. А может, Лёшка перепутал: «обозревающий всё вокруг» — это по-русски, а по-гречески — просто «синоптик».
Папа тоже был синоптиком. И ведал погодой на всём побережье от бухты с красивым названием «Лебяжья» до самой Коварной Губы.
В городе, где живёт Лёшка, наверно, нет синоптика, и ветер гуляет как хочет. Он всегда сторожит их — Лёшку и Олю — здесь, наверху. Налетит, начнёт толкаться или встанет на дороге невидимой стеной. А то ещё пригонит откуда-то тёмную тучу, закружит её, разорвёт в клочья, так что посыплется на голову колкая стружка снежинок.
«Пурга, — думает Лёшка, — самая настоящая пурга».
…На Севере с пургой шутки плохи. Разбиваются о ледяные скалы Коварной Губы рыбачьи баркасы. Падают, ломая крылья, самолёты. И папы не возвращаются домой.
Оля крепко берёт Лёшку за руку, и они, пятясь и подставляя ветру согнутые спины, медленно движутся дальше, пока не придут домой.
Это же надо, чтобы такая замечательная девочка приехала к ним в город и поселилась не где-нибудь, а прямо у них во дворе, в приземистом домике с высоким крыльцом! Раньше в этом домике жили какие-то сердитые люди, у которых не было детей. И Лёшка никогда и близко не подходил к соседнему крыльцу. Но этой осенью однажды после очередной простуды он вышел во двор и вдруг сразу почувствовал: во дворе что-то не так, а что именно — не поймёшь. Облетели листья с маленького клёна возле забора. Ну что ж — пора. Не в этом дело. Затвердели серебристые лужицы. Наступишь на такую лужицу — и под ногой паутинкой поползут трещинки. А солнце такое рыжее и яркое, что невольно приходится щурить глаза. Лёшка прищурился, замотал головой, и вдруг — что это? Под ресницами мелькнуло что-то синее, жёлтое, красное. Радуга? Лёшка открыл глаза и понял, что никакой радуги нет. А сверкают на солнце разноцветные стёкла над крыльцом в домике напротив.
Каждый день гулял Лёшка во дворе и не замечал, что над этим крыльцом разноцветные стёкла. Всегда они были тёмные. А теперь их чисто вымыли, так же как и окна в домике. И ставни покрасили. Вот, оказывается, какая новость во дворе!
Лёшка стоял и разглядывал такой непохожий на себя соседний домик и вдруг услышал: стук-стук — по стеклу. А в окне — широкий, сплюснутый стеклом нос. По бокам от носа — румяные щёки. Сверху — чёлка. Лёшка и не разглядел ничего как следует. Нос исчез. Зато через несколько минут на крыльце с цветными стёклами появилась круглолицая девочка. Зазвенела капелью: «Ха-ха-ха!» И на щеке у неё задрожала чуть заметная ямочка. Оказалось, что Оля — так звали круглолицую девочку — вместе со своими родителями переехала в Лёшкин город и будет жить в соседнем домике и учиться в одной школе и даже в одном классе с Лёшкой.
Вот какие бывают на свете радостные события.
Теперь по утрам Оля, весёлая и румяная от мороза, кричит во дворе:
— Лё-ша!
Марья Григорьевна с головой, повязанной за неимением оренбургского платка обыкновенным полосатым шарфом, говорит:
— Оленька, твой кавалер ещё в неглиже. — Скажет и запоёт: «Санта Лючия, Санта Лючия…». Разве нельзя петь? Можно, конечно. Но Марья Григорьевна не просто поёт. Покачивает своей полосатой чалмой, щурится: — Ох, Лёша-Алексей… «Санта Лючия, Санта Лючия…»
Лёшка спешно дожёвывает завтрак, торопит маму, застёгивающую ему пальто на все пуговицы.
А после уроков Оля терпеливо дожидается Лёшку возле раздевалки и, как утром мама, застёгивает пуговицы на Лёшкином пальто. Они идут по бульвару.