Попытка к бегству - страница 11

Уведя недоумевающего вождя подальше от посторонних ушей, Егор Гаврилович сказал:

— Слушай сюда, Наумка. Есть дело. Ничего уголовного тут нет. В такие дела ОБХСС не вмешивается, так что ничего не бойся. Надо заарканить мамонта, понимаешь?

— Мамонт? Мамонт — это много мяса, племя много лун будет сытым, — с готовностью отозвался могучий вождь.

— Да нет, Наумка, ты не понял. Мы должны взять его живым. Для научных целей. В благодарность научу тебя пользоваться огнем, а? Идет? Ну ладно, столик в ресторане за мной.

Важный и могучий, сплошной узел железных мышц, вождь соображал туго, но при слове огонь вскочил:

— Враги убили огонь моего племени! Теперь кхолги несчастны и слабы, как рыбы! Я убью их вождя и съем его печень!

Он страшно размахивал своей дубинкой в сторону леса, но Егор Гаврилович успокоил его, показав зажигалку «рони»:

— Вот тут огонь, я тебе его подарю. А ты мне — мамонта.

Он похлопывал вождя по плечу, по колену, глыбообразному и железному, и говорил. Вождь почти ничего не понял, но согласие на поимку мамонта дал.

Замысел Бобылева был прост. Дело том, что те люди, хозяева, как он их называл, с которыми он делился доходами от махинаций с хлопком, все имели ученые степени. Кто кандидата наук, а кто и доктора. Кто по экономике, кто даже по философии. У них, правда, было достоинство: они умели долго и складно говорить. А Егор Гаврилович не умел. А вот если он добудет для науки живого мамонта, который считается вымершим, — а это-то он все же знал, — то станет кандидатом мамонтовых наук. Если приручит мамонта, то только он один сможет с ним общаться, кормить его. Тогда он будет недоступен для милиции.

Он догадывался, что хлопковыми делами уже стали интересоваться и беды не избежать. Его хозяева вывернутся, а что делать ему? Но разве посмеет милиция изобличать профессора, доставившего из экспедиции живого мамонта? Он же станет всемирно известным, а всемирно известных в уголовку не таскают. Ну, а если в ловушку заскочит еще и буйвол, то Монета живо его реализует на Заалайском базаре по четыре с полтиной, как кооперативное мясо. Лишний навар и профессору не мешает.

Чутье подсказывало опытнейшему Егору Гавриловичу, что дело с хлопком уже «пахнет керосином». И он решил осчастливить науку.

Нам, дорогой читатель, предстоит углубиться в сферы, не всегда приятные, даже грязные. Конечно, лучше бы нам с вами читать о чем-нибудь очень чистом, сказочном, вроде пресловутой Анжелики и ее похождениях. И в самом деле! Пиши о красивых женщинах, потрясающих мужчинах, о шпагах, о фрегатах, о сказочных кладах или о добрых волшебницах. А тут придется заниматься анатомией. Это вызывает брезгливость, это недостойно искусства.

Понять сущность Егора Гавриловича невозможно, если не заглянуть в его душу. И не вина автора, если потянет мерзостью помойки или гнилым тленом городской свалки. Однако в жизни приходится иметь дело не только с героями космоса, но и с самыми презренными подонками, поэтому заткните нос, дорогой читатель, и следуйте дальше.

Розовая пора детства Егорки проходила в том же Калачевске, в большом общем дворе, очень плодовитом на детей. С утра до вечера во дворе стоял невообразимый гвалт. И среди этого столпотворения разнокалиберной детворы Егорка был недосягаемым идеалом, эталоном послушного, хорошего и умного мальчика, но только почему-то для мамаш и бабушек. Даже учителя, ставя ему примерные баллы, не очень жаловали этого ябедника и нытика.

Примерно через каждые семь-восемь минут то в одной, то в другой квартире раздавались, ставшие заклинанием, слова: «Посмотри на Егорку Бобылева!»

Но неразумное подрастающее поколение почему-то не хотело смотреть на Егорку. Более того, его всячески преследовали.

А посмотреть пристальнее на него стоило еще тогда.

Этот мальчик не свистел, засунув в рот пальцы, не гонял по крышам голубей. Не играл в футбол. Никогда не дрался с мальчишками. Не дергал девчонок за косы. Не приносил никогда двоек, никому не грубил, не рвал штанов и рубах. Ведь не так уж плохо, если вдуматься? Он не купался в водах горных речек, не бегал смотреть на проходящих строем бойцов, не пытался строить вечный двигатель. Не… не… не.