Попытка к бегству - страница 13

Нет, Егор Гаврилович живет солидно. Эти глупые романтики лопнули бы от зависти, если бы увидели, как он живет.

Если о жилье других обычно говорят «квартира Киселевых» или «секция Муминовых», то о пятикомнатной квартире Егора Гавриловича в узком кругу говорили «дом Бобылевых», хотя в общей громаде пятиэтажного дома, он составлял только малую толику. Но говорить так, — дом Бобылевых, — казалось утонченно-аристократическим. В сочетании этих слов слышалось нечто благозвучное, вроде «особняк Кшесинской», «дворец Воронцовой».

Дом Бобылевых! Нет, это в самом деле звучало! Но, несмотря на такое благополучие, Егор Гаврилович был крайне недоволен своей судьбой, хотя громко об этом не говорил. У каждого человека есть своя слабинка, была она и у железного Егора Гавриловича. Это больное место умел посыпать порошком сочувствия только Людовик Монета, если он не был в запое. За это многое прощалось буйному Монете.

Но и кроме Монеты, кое-кто из близких знакомых имел возможность увидеть душу Егора Гавриловича, когда он ее приоткрывал, но только чуть-чуть. Разве можно полностью доверять людям? И Егор Гаврилович немало страдал от того, что по-настоящему нельзя довериться никому. Но в минуту сентиментальной размягченности он водил гостя из числа узких знакомых и прочувствованно, со слезой в голосе, говорил:

— Эх, брат! Это что? Ну ладно, приобрел, нажил. А дальше что? Это еще не жизнь. Вот ты посмотри. Хорошо, а? Это тебе не ширпотреб, это оттуда.

И приближенный гость вертел в руках пустячок оттуда, а Егор Гаврилович наслаждался эффектом.

— А посмотри на Агнессу, а? Вещь? Оттуда, брат. Да такие и носили-то Жаклин Кеннеди да Мерелин Монро. Ну и моя Агнесса здесь носит… Нет, ты не думай, я не преклоняюсь, нет. Но неужели ты ничего не чувствуешь, а?

Приближенный гость с восторгом смотрел и действительно начинал что-то такое чувствовать. А Егор уже строго продолжал:

— Я никогда не преклоняюсь, ну что эти шмотки? Так, фу и нету. Но для души… символ. Напоминает. Понимаешь, там умному человеку простор. Если можешь развернуться, действуй.

И, доверительно нагнувшись к уху гостя, шептал:

— Там, брат, сво-бо-да. Свобода личности настоящая. И права человека. Да-да, права. Человека.

На Монету дорогостоящие вещи на Агнессе не производили никакого впечатления. Он смотрел не на них, а на полную ножку Агнессы и проводил кончиком языка по внезапно пересохшим губам. Но Монета знал толк и в другом: как угодить Егору Гавриловичу. Он купил большой атлас мира, и они вдвоем открывали его иногда, мусолили глянцевые страницы вспотевшими от волнения пальцами.

— Сан-Франциско, — читали они.

Монета смотрел восторженно на Бобылева, а Бобылев смотрел восторженно на Монету.

— А знаешь, Гаврилыч, его там называют просто Фриско. Э-эх! Этим тут не понять!

— Не понять, — отзывался Бобылев.

— А вот смотри, Женева, — продолжал травить душу Монета, — там — самый надежный в мире банк. Полная тайна вкладов. Пусть следователь умрет на пороге, а ему все равно ничего не скажут.

И оба с тоской смотрели на ярко разрисованные карты и вздыхали:

— Да, живут же люди!

Но если Монета довольствовался мечтой о контрабанде, то желания Егора Гавриловича были более притязательными. Он хотел видеть себя хозяином.

В своем директорском кабинете он чувствовал себя, конечно, в какой-то степени хозяином. Да и шофер на вопрос: «Кого возишь?» — полууважительно-полунасмешливо отвечал: «Хозяина!»

Но Егору Гавриловичу этого было мало. Он мечтал стать хозяином другого типа. Свое дело, частное предпринимательство, свой доход, свой счет в банке. И никого не надо бояться. Поэтому те огромные суммы, которые он извлекал из кармана государства, не очень радовали его. Во-первых, надо делиться с теми, кто даже руки не испачкал о хлопковое волокно, а сидит себе в высоком кабинете и снимает сливки в виде чистеньких купюр. А во-вторых, могут и вовсе отобрать нажитое и спросить — на какие деньги? Там бы не спросили, а тут могут.

— Да, брат Монета. Только и в Сан-Франциско, и в Женеве нас не ждут. Я даже бы на маленький городок в какой-нибудь Гваделупе согласился, но чтобы свое дело, чтобы — хозяин! А тут что? Фикция, мираж.