Попытка психологического истолкования догмата о Троице - страница 13

стр.

или определимым и, собственно, не мог еще называться или быть "Отцом". Благодаря же своей инкарнации в Сыне он действительно становится "Отцом" и, таким образом, чем-то определенным и определимым. Становясь Отцом и человеком, он открывает человечеству тайну своей божественности.

Одно из этих откровений - Святой Дух, который, конечно же, прёдвечен, однако в этом мире появляется - в известной степени эмпирически - лишь тогда, когда Христос покидает земную сцену. Он станет для апостолов тем, чем прежде был для них Христос. Он наделит их совершенной силой творить такие дела, которые, возможно, превзойдут своим величием дела Сына (Ин. 14, 12). Фигура Святого Духа эквивалентно замещает Христа и соответствует тому, что Сын получил от Отца. Сын исходит от Отца, и для них общей является жизнедеятельность Святого Духа, который согласно христианскому определению выдыхается обоими. А поскольку Святой Дух есть нечто общее Отцу и Сыну, нечто Третье, стоящее между ними, то он знаменует собой устранение сомнительной двойственности в Сыне. Собственно, он есть то Третье, которое завершает триаду и восстанавливает единство. Святым Духом подлинно увенчивается развертывание Единого - после того как последнее, в качестве Отца, противопоставило себя Сыну. Нисхождение Единого в человеческое тело само по себе означает, что оно становится Иным, ставит себя в оппозицию к себе самому. Начиная с этого мгновения Единое распадается надвое - налицо "одно" и "другое",- а это означает известное напряжение[23]. Напряжение, которое сказывается в мучительной участи Сына[24] и под конец в его словах о том, что Бог оставил его (Мф. 27, 46).

Святой Дух, хотя и является родителем Сына (Мф. 1, 18), в качестве Параклета выступает одновременно и наследием, оставленным по себе Сыном. Он продолжает спасительную работу, нисходя на тех, кто удостоился божественного избранничества. Таким образом, фигура Параклета, по крайней мере в общих чертах, обрисована в качестве венца спасительной работы, с одной стороны, и самооткровения Бога - с другой. Поэтому мы можем сказать, что Святой Дух представляет собой завершение божества и божественной драмы Ведь Троица, несомненно, более высокая форма представления о Боге, чем простое единство, ибо она соответствует рефлектированному, т. е. более сознательному, состоянию человечества.

Очерченная здесь общая троическая идея внутрибожественного жизненного процесса, как мы увидели, в значительной мере наличествует уже в дохристианские времена и в своих существенных чертах представляет продолжение и дифференцирование первобытных обрядов обновления, возрождения и связанных с ними культовых легенд. Подобно богам, фигурирующим в этих мистериях, угасают и сами мистерии - но по ходу истории появляются вновь, уже в каком-то новом облике. На рубеже нашего летосчисления полным ходом протекал один из подобных процессов угасания старых богов. Исцелить задетые этим процессом людские души могло лишь рождение нового бога, который принес бы с собой новые мистерии, новые эмоции. Такое событие имело место. Подлинному обновлению и новому рождению, разумеется, воспрепятствовала бы сознательная опора на уже имевшиеся традиции мистерий. Это должно было быть абсолютно ни с чем не соотнесенным и совершенно беспрецедентным откровением; только такое откровение, по возможности отбрасывая какую бы то ни было предвзятость, могло принести в мир новое dromenon (культовое действо) и новую культовую легенду.

Лишь в сравнительно более позднее время были подмечены поразительные параллели с легендой о Дионисе - и объяснены вмешательством дьявола. Подобное отношение раннего христианства к аналогиям вполне объяснимо: ведь оно действительно развивалось бессознательным образом; кроме того, его кажущаяся беспрецедентность означала "conditio sine qua поп" его существования в качестве действенной силы. Никто не может подвергнуть сомнению многостороннее превосходство христианского откровения над его языческими предтечами. Вот почему совершенно излишне настаивать на беспрецедентности и вне-историчности Евангелия - сегодня мы знаем, что исторических и психологических предпосылок Евангелия более чем достаточно.