Порода - страница 11
— Нашли время — ночью плясы устраивать! Работнички!.. — зло и сумрачно ворчал Стариков.
Часовой гудок вспорол ночную тишину, и в прореху эту посыпались голоса уходящих из цеха рабочих. Станки умолкли. Но сегодня не потухал дизельный цех, и попрежнему оконные пролеты светились огнями среди густой тьмы ночного заводского двора.
Замерли над цехом краны. А Настасья, уже совсем собравшись уходить, постояла у двери, о чем-то строго подумала и пошла к двери уголка.
— Чего задумалась, тетка Настя? Пойдем, что ли, — подвернулся Сайкин.
Она молча отвела его локтем и приоткрыла дверь уголка. Там над какими-то чертежами склонились головы комсомольцев. И среди черных, рыжих, белокурых голов выделялась маленькая, угольная, с отсвечивающими блестящими белыми нитями, голова.
«А старик седеть начал…» — тепло подумала Настя, и сказала вслух:
— Крановщица вам не понадобится? А то останусь…
Все головы мигом поднялись, и Настасья увидела возбужденные лица, и зелеными огоньками сверкнули глаза Карякина.
— Ты иди уже домой, теть Настя, — мягко сказал Ваня Колчин. — У тебя ж ребята дома. Не понадобятся краны, теть Настя, не понадобятся…
Она постояла с минуту, помолчала, потом махнула рукой и быстрым мужским шагом пошла из цеха.
На сбор явилось сорок восемь человек. Но Колчин не мог успокоиться. Он продолжал бегать, суетиться, ободрять всех и суматохой своей часто только путал дело.
Терентий Никитич распределил между всеми работу. И скоро старые части трактора уже вертелись на станках. Резцы острыми зубами впивались в них, обдирая дряблую ржавую кожу и придавая им опять молодой блеск.
Некоторые части нужно было совсем сменить. На некоторых Карякин еще утром заметил глубокие раковины. Он сам заходил днем в автогенный цех и просил притти помочь кого-нибудь из сварщиков.
И сейчас в конце цеха, где за большим железным листом стоял автогенный аппарат «Рекорд», добровольно включивший себя в бригаду автогенщик Педашенко — он и был сорок восьмым — принимался за работу.
Педашенко был заводским писателем. Трудно давалась ему литературная грамота. Писать почти не было времени. У себя в цехе он был и председателем производственной комиссии, и агитпропом ячейки, и нес еще много всякой другой работы. Ночами, когда засыпал сын, он сидел над толстыми черновиками и вписывал в них грузные, тяжелые слова. Мыслей у него было много. Он хотел написать о заводе так, чтоб каждый рабочий почувствовал, как болеет за завод он, Педашенко, и как бы он хотел лучше сделать заводскую жизнь и работу. Но не всегда это удавалось ему. Нехватало грамоты, и он опять и опять перечеркивал написанное, и опять слова казались ему неповоротливыми и тяжелыми, как болванки, и нехватало у него таких резцов, чтобы как следует отодрать все необходимые детали.
Сейчас Педашенко пришел в цех прямо с занятия литературного кружка.
Твердо держа в руках горелку, он водил ею по шву; металл плавился под ослепительно-белым огнем горелки, и на стальном теле детали проступали кровавые, запекшиеся язвы.
Вокруг горелки фейерверком рассыпались слепящие искры. И Педашенко представлялось, что так же вот рассыпаются его мысли, мысли важные и нужные, которые он не успел высказать сегодня на кружке и которые всегда переполняют его четырехугольную, большую голову.
Терентий Никитич обходил работающих ребят. Он не мог ни одной минуты оставаться на месте. Ему казалось, что ребята работают недостаточно энергично, что темп должен быть более быстрым, что смех и шутки делают работу какой-то несерьезной, ненастоящей.
Митя Банков завернул без прокладки болт для нарезной резьбы. Старик заметил это, подошел к нему, и грубо сказал:
— Небось, все о баяне думаешь! Работать надо с уменьем, а не дурака валять. Вот, гляди… — и сам хотел показать Банкову, как надо работать.
Но Банков неожиданно резким движением оттеснил его от станка и грубо бросил:
— Уйди, старик! Не за деньги работаю… Нечего учить!..
Банков был обижен тем, что старик разбил его хорошее настроение, что он смеет указывать ему, добровольно вышедшему на ночную работу.
Карякин тяжело поднял на него свои зеленые глаза, покрасневшие от гнева.